IV   
   В тесной и неопрятной передней флигелька, куда я вступил с невольной дрожью во всем теле, встретил меня старый и седой слуга с темным, медного цвета, лицом, свиными угрюмыми глазками и такими глубокими морщинами на лбу и на висках, каких я в жизни не видывал. Он нес на тарелке обглоданный хребет селедки и, притворяя ногою дверь, ведущую в другую комнату, отрывисто проговорил:
   -- Чего вам?
   -- Княгиня Засекина дома? -- спросил я.
   -- Вонифатий! -- закричал из-за двери дребезжащий женский голос. Слуга молча повернулся ко мне спиною, причем обнаружилась сильно истертая спинка его ливреи, с одинокой порыжелой гербовой пуговицей, и ушел, поставив тарелку на пол.
   -- В квартал ходил? -- повторил тот же женский голос. Слуга пробормотал что-то. -- А?.. Пришел кто-то?.. -- послышалось опять. -- Барчук соседний? Ну, проси.
   -- Пожалуйте-с в гостиную, -- проговорил слуга, появившись снова передо мною и поднимая тарелку с полу.
   Я оправился и вошел в "гостиную".
   Я очутился в небольшой и не совсем опрятной комнате с бедной, словно наскоро расставленной мебелью. У окна, на кресле с отломанной ручкой, сидела женщина лет пятидесяти, простоволосая и некрасивая, в зеленом старом платье и с пестрой гарусной косынкой вокруг шеи. Ее небольшие черные глазки так и впились в меня.
   Я подошел к ней и раскланялся.
   -- Я имею честь говорить с княгиней Засекиной?
   -- Я княгиня Засекина; а вы сын господина В.?
   -- Точно так-с. Я пришел к вам с поручением от матушки.
   -- Садитесь, пожалуйста. Вонифатий! где мои ключи, не видал?
   Я сообщил г-же Засекиной ответ моей матушки на ее записку. Она выслушала меня, постукивая толстыми красными пальцами по оконнице, а когда я кончил, еще раз уставилась на меня.
   -- Очень хорошо; непременно буду, -- промолвила она наконец. -- А как вы еще молоды! Сколько вам лет, позвольте спросить?
   -- Шестнадцать лет, -- отвечал я с невольной запинкой.
   Княгиня достала из кармана какие-то исписанные, засаленные бумаги, поднесла их к самому носу и принялась перебирать их.
   -- Годы хорошие, -- произнесла она внезапно, поворачиваясь и ерзая на стуле. -- А вы, пожалуйста, будьте без церемонии. У меня просто.
   "Слишком просто", -- подумал я, с невольной гадливостью окидывая взором всю ее неблагообразную фигуру.
   В это мгновенье другая дверь гостиной быстро распахнулась, и на пороге появилась девушка, которую я видел накануне в саду. Она подняла руку, и на лице ее мелькнула усмешка.
   -- А вот и дочь моя, -- промолвила княгиня, указав на нее локтем. -- Зиночка, сын нашего соседа, господина В. Как вас зовут, позвольте узнать?
   -- Владимиром, -- отвечал я, вставая и пришепетывая от волнения.
   -- А по батюшке?
   -- Петровичем.
   -- Да! У меня был полицеймейстер знакомый, тоже Владимиром Петровичем звали. Вонифатий! не ищи ключей, ключи у меня в кармане.
   Молодая девушка продолжала глядеть на меня с прежней усмешкой, слегка щурясь и склонив голову немного набок.
   -- Я уже видела мсьё Вольдемара, -- начала она. (Серебристый звук ее голоса пробежал по мне каким-то сладким холодком.) -- Вы мне позволите так называть вас?
   -- Помилуйте-с, -- пролепетал я.
   -- Где это? -- спросила княгиня. Княжна не отвечала своей матери.
   -- Вы теперь заняты? -- промолвила она, не спуская с меня глаз.
   -- Никак нет-с.
   -- Хотите вы мне помочь шерсть распутать? Подите сюда, ко мне. Она кивнула мне головой и пошла вон из гостиной. Я отправился вслед за ней.
   В комнате, куда мы вошли, мебель была немного получше и расставлена с большим вкусом. Впрочем, в это мгновенье я почти ничего заметить не мог: я двигался как во сне и ощущал во всем составе своем какое-то до глупости напряженное благополучие.
   Княжна села, достала связку красной шерсти и, указав мне на стул против нее, старательно развязала связку и положила мне ее на руки. Все это она делала молча, с какой-то забавной медлительностью и с той же светлой и лукавой усмешкой на чуть-чуть раскрытых губах. Она начала наматывать шерсть на перегнутую карту и вдруг озарила меня таким ясным и быстрым взглядом, что я невольно потупился. Когда ее глаза, большею частию полуприщуренные, открывались во всю величину свою, -- ее лицо изменялось совершенно: точно свет проливался по нем.
   -- Что вы подумали обо мне вчера, мсьё Вольдемар? -- спросила она погодя немного. -- Вы, наверно, осудили меня?
   -- Я -- княжна... я ничего не думал... как я могу... -- отвечал я с смущением.
   -- Послушайте, -- возразила она. -- Вы меня еще не знаете; я престранная: я хочу, чтоб мне всегда правду говорили. Вам, я слышала, шестнадцать лет, а мне двадцать один: вы видите, я гораздо старше вас, и потому вы всегда должны мне говорить правду... и слушаться меня, -- прибавила она. -- Глядите на меня -- отчего вы на меня не глядите?
   Я смутился еще более, однако поднял на нее глаза. Она улыбнулась, только не прежней, а другой, одобрительной улыбкой.
   -- Глядите на меня, -- промолвила она, ласково понижая голос, -- мне это. не неприятно... Мне ваше лицо нравится; я предчувствую, что мы будем друзьями. А я вам нравлюсь? -- прибавила она лукаво.
   -- Княжна... -- начал было я.
   -- Во-первых, называйте меня Зинаидой Александровной, а во-вторых, что это за привычка у детей (она поправилась) -- у молодых людей -- не говорить прямо то, что они чувствуют? Это хорошо для взрослых. Ведь я вам нравлюсь?
   Хотя мне очень было приятно, что она так откровенно со мной говорила, однако я немного обиделся. Я хотел показать ей, что она имеет дело не с мальчиком, и, приняв по возможности развязный и серьезный вид, промолвил:
   -- Конечно, вы очень мне нравитесь, Зинаида Александровна; я не хочу это скрывать.
   Она с расстановкой покачала головой.
   -- У вас есть гувернер? -- спросила она вдруг.
   -- Нет, у меня уже давно нет гувернера.
   Я лгал; еще месяца не прошло с тех пор, как я расстался с моим французом.
   -- О! да я вижу -- вы совсем большой. Она легонько ударила меня по пальцам.
   -- Держите прямо руки! -- И она прилежно занялась наматыванием клубка.
   Я воспользовался тем, что она не поднимала глаз, и принялся ее рассматривать, сперва украдкой, потом все смелее и смелее. Лицо ее показалось мне еще прелестнее, чем накануне: так все в нем было тонко, умно и мило. Она сидела спиной к окну, завешенному белой сторой; солнечный луч, пробиваясь сквозь эту стору, обливал мягким светом ее пушистые золотистые волосы, ее невинную шею, покатые плечи и нежную, спокойную грудь. Я глядел на нее -- и как дорога и близка становилась она мне! Мне сдавалось, что и давно-то я ее знаю и ничего не знал и не жил до нее... На ней было темненькое, уже поношенное, платье с передником; я, кажется, охотно поласкал бы каждую складку этого платья и этого передника. Кончики ее ботинок выглядывали из-под ее платья: я бы с обожанием преклонился к этим ботинкам... "И вот я сижу перед ней, -- подумал я, -- я с ней познакомился... какое счастье, боже мой!" Я чуть не соскочил со стула от восторга, но только ногами немного поболтал как ребенок, который лакомится.
   Мне было хорошо, как рыбе в воде, и я бы век не ушел из этой комнаты, не покинул бы этого места.
   Ее веки тихо поднялись, и опять ласково засияли передо мною ее светлые глаза -- и опять она усмехнулась.
   -- Как вы на меня смотрите, -- медленно проговорила она и погрозила мне пальцем.
   Я покраснел... "Она все понимает, она все видит, -- мелькнуло у меня в голове. -- И как ей всего не понимать и не видеть!"
   Вдруг что-то застучало в соседней комнате -- зазвенела сабля.
   -- Зина! -- закричала в гостиной княгиня, -- Беловзоров принес тебе котенка.
   -- Котенка! -- воскликнула Зинаида и, стремительно поднявшись со стула, бросила клубок мне на колени и выбежала вон.
   Я тоже встал и, положив связку шерсти и клубок на оконницу, вышел в гостиную и остановился в недоумении. Посредине комнаты лежал, растопыря лапки, полосатый котенок; Зинаида стояла перед ним на коленях и осторожно поднимала ему мордочку. Возле княгини, заслонив почти весь простенок между окнами, виднелся белокурый и курчавый молодец, гусар с румяным лицом и глазами навыкате.
   -- Какой смешной! -- твердила Зинаида, -- и глаза у него не серые, а зеленые, и уши какие большие. Спасибо вам, Виктор Егорыч! Вы очень милы.
   Гусар, в котором я узнал одного из виденных мною накануне молодых людей, улыбнулся и поклонился, причем щелкнул шпорами и брякнул колечками сабли.
   -- Вам угодно было вчера сказать, что вы желаете иметь полосатого котенка с большими ушами... вот, я и достал-с. Слова -- закон. -- И он опять поклонился.
   Котенок слабо пискнул и начал нюхать пол.
   -- Он голоден! -- воскликнула Зинаида. -- Вонифатий! Соня! принесите молока.
   Горничная, в старом желтом платье с полинялым платочком на шее, вошла с блюдечком молока в руке и поставила его перед котенком. Котенок дрогнул, зажмурился и принялся лакать.
   -- Какой у него розовый язычок, -- заметила Зинаида, пригнув голову почти к полу и заглядывая ему сбоку под самый нос.
   Котенок насытился и замурлыкал, жеманно перебирая лапками. Зинаида встала и, обернувшись к горничной, равнодушно промолвила:
   -- Унеси его.
   -- За котенка -- ручку, -- проговорил гусар, осклабясь и передернув всем своим могучим телом, туго затянутым в новый мундир.
   -- Обе, -- возразила Зинаида и протянула к нему руки. Пока он целовал их, она смотрела на меня через плечо.
   Я стоял неподвижно на одном месте и не знал -- засмеяться ли мне, сказать ли что-нибудь или так промолчать. Вдруг, сквозь раскрытую дверь передней, мне бросилась в глаза фигура нашего лакея Федора. Он делал мне знаки. Я машинально вышел к нему.
   -- Что ты? -- спросил я.
   -- Маменька прислали за вами, -- проговорил он шепотом. -- Оне гневаются, что вы с ответом не ворочаетесь.
   -- Да разве я давно здесь?
   -- Час с лишком.
   -- Час с лишком! -- повторил я невольно и, вернувшись в гостиную, начал раскланиваться и шаркать ногами.
   -- Куда вы? -- спросила меня княжна, взглянув из-за гусара.
   -- Мне нужно домой-с. Так я скажу, -- прибавил я, обращаясь к старухе, -- что вы пожалуете к нам во втором часу.
   -- Так и скажите, батюшка.
   Княгиня торопливо достала табакерку и так шумно понюхала, что я да же вздрогнул.
   -- Так и скажите, -- повторила она, слезливо моргая и кряхтя.
   Я еще раз поклонился, повернулся и вышел из комнаты с тем чувством неловкости в спине, которое ощущает очень молодой человек, когда он знает, что ему глядят вслед.
   -- Смотрите же, мсьё Вольдемар, заходите к нам, -- крикнула Зинаида и опять рассмеялась.
   "Что это она все смеется?" -- думал я, возвращаясь домой в сопровождении Федора, который ничего мне не говорил, но двигался за мной неодобрительно. Матушка меня побранила и удивилась: что я мог так долго делать у этой княгини? Я ничего не отвечал ей и отправился к себе в комнату. Мне вдруг стало очень грустно... Я силился не плакать... Я ревновал к гусару.   
V   
   Княгиня, по обещанию, навестила матушку и не понравилась ей. Я не присутствовал при их свидании, но за столом матушка рассказывала отцу, что эта княгиня Засекина ей кажется une femme tres vulgaire [женщиной весьма вульгарной -- фр.], что она очень ей надоела своими просьбами ходатайствовать за нее у князя Сергия, что у ней все какие-то тяжбы и дела -- des vilaines affaires d'argent [гадкие денежные дела -- фр.] -- и что она должна быть великая кляузница. Матушка, однако же, прибавила, что она позвала ее с дочерью на завтрашний день обедать (услыхав слово "с дочерью", я уткнул нос в тарелку), потому что она все-таки соседка, и с именем. На это отец объявил матушке, что он теперь припоминает, какая это госпожа; что он в молодости знал покойного князя Засекина, отлично воспитанного, но пустого и вздорного человека; что его в обществе звали "le Parisien" ["Парижанин" -- фр.], по причине его долгого житья в Париже; что он был очень богат, но проиграл все свое состояние -- и неизвестно почему, чуть ли не из-за денег, -- впрочем, он бы мог лучше выбрать, -- прибавил отец и холодно улыбнулся, -- женился на дочери какого-то приказного, а женившись, пустился в спекуляции и разорился окончательно.
   -- Как бы она денег взаймы не попросила, -- заметила матушка.
   -- Это весьма возможно, -- спокойно промолвил отец. -- Говорит она по-французски?
   -- Очень плохо.
   -- Гм. Впрочем, это все равно. Ты мне, кажется, сказала, что ты и дочь ее позвала; меня кто-то уверял, что она очень милая и образованная девушка.
   -- А! Стало быть, она не в мать.
   -- И не в отца, -- возразил отец. -- Тот был тоже образован, да глуп. Матушка вздохнула и задумалась. Отец умолк. Мне было очень неловко в течение этого разговора.
   После обеда я отправился в сад, но без ружья. Я дал было себе слово не подходить к "засекинскому саду", но неотразимая сила влекла меня туда -- и недаром. Не успел я приблизиться к забору, как увидел Зинаиду. На этот раз она была одна. Она держала в руках книжку и медленно шла по дорожке. Она меня не замечала.
   Я чуть-чуть не пропустил ее; но вдруг спохватился и кашлянул.
   Она обернулась, но не остановилась, отвела рукою широкую голубую ленту своей круглой соломенной шляпы, посмотрела на меня, тихонько улыбнулась и опять устремила глаза в книжку.
   Я снял фуражку и, помявшись немного на месте, пошел прочь с тяжелым сердцем. "Que suis-je pour elle?"["Что я для нее?" -- фр.] -- подумал я (бог знает почему) по-французски.
   Знакомые шаги раздались за мною: я оглянулся -- ко мне своей быстрой и легкой походкой шел отец.
   -- Это княжна? -- спросил он меня.
   -- Княжна.
   -- Разве ты ее знаешь?
   -- Я ее видел сегодня утром у княгини.
   Отец остановился и, круто повернувшись на каблуках, пошел назад. Поравнявшись с Зинаидой, он вежливо ей поклонился. Она также ему поклонилась, не без некоторого изумления на лице, и опустила книгу. Я видел, как она провожала его глазами. Мой отец всегда одевался очень изящно, своеобразно и просто; но никогда его фигура не показалась мне более стройной, никогда его серая шляпа не сидела красивее на его едва поредевших кудрях.
   Я направился было к Зинаиде, но она даже не взглянула на меня, снова приподняла книгу и удалилась.

    我走进了窄小、肮脏的厢房前室,情不自禁地浑身发颤。
    一个头发灰白的老仆人接待了我,他有着一张古铜色的脸膛儿,一对忧郁的猪眼睛,额上和鬃角上都布满了我一生中还从未见过的那么深的皱纹。他手托一个只剩腓鱼脊骨的菜盘,用脚掩上了通向另一间屋子的门,断断续续地说:
    “您有什么事?”
    “扎谢金娜公爵夫人在家吗?”我问道。
    “沃尼法季!”一个女人的发抖的声音在门后叫了起来。
    老仆人默默地转过身去,背朝着我,他那件号衣磨损得很厉害的后背露了出来,号衣上只孤零零地剩下了一颗褪成了红褐色的带纹章的钮扣,他把盘子放在地板上就走了。
    “你去过警察分局吗?”还是那个女人的声音问道。老仆人寒糊地说着什么。“啊?……谁来了?”又是那个女人的声音。“邻居的少爷!好,请他进来。”“请到客厅里去,”老仆人说道,他又出现在我前面,并把盘子从地板上拿了起来。
    我整了整衣服,走进了“客厅”。
    我不知不觉地来到了一间不十分整洁的小屋子,家具简陋,仿佛布置得很匆促。靠窗那张一只扶手已经损坏的圈椅里坐着一个五十来岁的坶妇人,她没有戴头巾,相貌不扬,身上穿的是一件绿色的旧连衫裙,脖子上围着一条毛线花围巾。
    她她那双不算大的黑眼睛一直盯着我。
    我走到她跟前,向她行了礼。
    “我可以跟扎谢金娜公爵夫人谈几句话吗?”
    “我就是扎谢金娜公爵夫人;您就是彼得先生的公子吗?”
    “是的。我母亲叫我来拜访您的。”
    “请坐。沃尼法季!我的钥匙在哪儿,你看见过吗?”
    我把母亲对她来信的答复告诉了扎谢金娜公爵夫人。她一边听我说话,一边用她那粗大发红的手指敲着窗框,等我说完了话,她又目不转睛地凝视着我。
    “很好,我一定去,”末了她低声说。“您真年轻!请问您几岁?”
    “十六岁。”我不由得讷讷地答道。
    公爵夫人从口袋里掏出几张写满了字的、油污斑斑的纸,接着拿到鼻子前面翻阅起来。
    “多好的年华,”她忽然说,并在圈椅里转动着身子,坐不安定了。“请别客气,我这儿很随便。”
    “太随便了,”我心想,不由是厌恶地打量着她那整个丑陋的体态。
    这当儿客厅的另一扇门倏地打开了,在门坎上出现了昨天我在花园里见过的那个少女。她举起了一只手,脸上掠过了一丝讪笑。
    “这是我的女儿,”公爵夫人用胳膊肘指指她,低声说。
    “齐诺奇卡①,这位就是我们邻居彼得先生的少爷,请问您的大名?”
    “弗拉基米尔,”我激动得结结巴巴地答道,一边站了起来。
    “那么您的父称呢?”
    “彼得罗维奇。”
    “对了。我认识的一位警察局长也叫弗拉基米尔-彼得罗维奇-沃尼法季!别找钥匙了!钥匙就在我的口袋里。”
    那位年轻的小姐带着刚才的笑容,微微眯缝起眼睛,头稍微侧向一边继续望着我。
    我已经见到过monsieur②沃尔杰马尔,”她开腔了(她那银铃般的嗓音像一股令人愉快的冷气在我身上掠过),“我可以这们称呼您吗?”
    “当然可以,小姐,”我嘟嘟囔囔地说。
    “在哪里见到的?”公爵夫人问。
    公爵小姐没有回答她的母亲。
    “现在您有事吗?”她低声说,一边目不转睛地望着我。
    “没有什么事。”
    “您愿意帮我绕毛线吗?到我这儿来。”
    她向我点了点头,从客厅里走了出去。我也跟着她走了。
    在我们走进去的那个房间里,家具稍微讲究些,布置得也比较雅致。可是这当儿我几乎什么也没有能够注意到:我像在梦里一样走着,觉得浑身充满了一种莫名其妙的紧张的幸福感。
    公爵小姐坐下了,拿出一绞红色毛线,向我指了指她对面的一张椅子,一个劲儿地把这绞毛线拆开,套在我的两手上。她默默地做着这一切。动作缓慢得滑稽可笑,在那微微张开的嘴边仍然挂着快乐而狡黠的微笑。她开始把毛线绕在一张对折的纸板上,忽然以明亮而迅速了的目光向我瞥了一下,使我不由得埋下了眼睛。当她那对常常半张半闭的眼睛睁得很大的时候,她的脸完全变样了:脸上好像焕发出了光彩。
    “昨在天您对我有什么想法,mosieur,沃尔杰马尔?”过了一会儿,她问我。“您大概指摘我了吧?”
    “我……公爵小姐……我什么想法也没有,我怎么能……”我窘迫不安地答道。
    “听我说,”她不以为然地说道,“您还不了解,我是个非常古怪的人;我希望人家对我永远说真话。我听说您才十六岁,可我二十一岁了:您看,我的年纪比您大得多,所以您应该永远对我说真话……要听我的话,”她补了一句。“您看看我,您为什么不看我?”
    我更困窘不堪,可我抬起眼来看她了。她微微一笑,只不过不是先前那种笑容,而是另一种表示赞许的微笑。
    “您看看我,”她低声说,温柔地压低了嗓音,“我不讨厌人家看我。您的脸挺讨我喜欢,我预感到我们会成为朋友的。
    您喜欢我吗?”她狡猾地补了一句。
    “公爵小姐……”我本想开口了。
    “第一,请叫我齐娜依达-亚历山德罗夫娜;第二,小孩子(她作了纠正)——年轻人不把他们心里想的直截了当地说出来,这算什么习惯呢?大人才可以这样。您究竟喜欢我不?”
    虽然我觉得很高兴,她跟我说话那么坦率,可我却觉得有点儿委屈。我想让她知道,眼她打交道的不是一个男孩子,我尽力装出一副很随便的、严肃的神态,低声说:
    “当然罗,我很喜欢您,齐娜依达-亚历山德罗夫娜,我不想隐瞒这一点。”
    她的头慢慢地摇了几下。
    “您有家庭教师吗?”她忽然问道。
    “没有,我早已没有家庭教师了。”
    我扯了谎,我跟我的法国教师分手还不满一个月哩。
    “哦!我明白,您完全是个大人了。”
    她轻轻地敲了一下我的指头。“把两手伸直!”她勤快地把毛线绕成了一个球。
    我趁她还没有抬起眼来,就仔细地打量着她,开头是偷偷地看,后来越来越胆大了。我觉得她的脸比昨天更妩媚了。
    她脸上的一切都显得那么清秀、那么聪慧、那么可爱。她背朝着一扇挂着白窗帘的窗子坐着,阳光透过窗帘照射进来,一抹柔和的阳光照在她那非常轻软蓬松的金发上,也照在她那冰肌玉骨的颈脖上、她那微微倾斜的两肩上和那酥软平静的胸脯上。我望着她——她对我来说是多么珍贵、多么亲近呀!
    我觉得我早已认识她了,而且在我认识她以前,我简直什么也不懂,没有真正地生活过……她穿着一件深色的、已经穿旧了的连衫裙,围一条围裙,我觉得似乎我乐于抚摸这件连衫裙和这条围裙的每一个皱褶。她的鞋尖露在她的连衫裙外面,我真想倒在这双鞋子跟前……“此刻我坐在她对面,”我心想,“我跟她相识了……多么幸福呀,天哪!”我高兴得几乎要从椅子上直蹦起来,可我的脚只稍微摆动了几下,就象一个吃着美味可口的东西的孩子一样。
    我快乐得如鱼得水,但愿一辈子也不离开这个房间,不离开这个坐位。
    她的眼皮慢慢地抬了起来,她那双明亮的眼睛又对着我闪出了温柔的光辉,她又莞尔一笑。
    “您怎么这样瞅我,”她慢条斯理地说,并用指头点了点威吓我。
    我不觉脸红了……“她什么都明白,她什么都看得见,”这个念头在我的脑海里闪了一下。“然而这一切她怎么会不知道,怎么会看不见呢!”
    隔壁房间里忽然发出一阵什么声音——一阵马刀的铿锵声。
    “齐娜!”公爵夫人在客厅里喊叫起来。“别洛夫佐罗夫给你弄来了一只小猫。”
    “小猫!”齐娜依达扬声叫道,从椅子上霍地站了起来,把毛线团丢在我的膝盖上,就跑出去了。
    我也站了起来,把一绞毛线和毛线团放在窗台上,随即走进了客厅,可我困惑地站住了:一只花斑猫张开着爪子,躺在屋子中央,齐娜依达跪在它前面,小心翼翼地把它的小脸抬起来,公爵夫人身旁站着一个有一头淡黄色鬈发的年轻骑兵,他的脸红喷喷的,两退向外微凸,他几乎遮没了整个窗户间的墙壁。
    “多么逗趣儿呀!”齐娜依达连声说了几遍,“它的眼睛不是灰色的,而是绿色的,耳朵好大呀!谢谢您,维克多-叶戈雷奇!您真好。”
    骠骑兵微微一笑,鞠了个躬,同时把马刺咔嚓一声碰响了,马刀的链子也丁当了一下。我认出了,他就是昨天傍晚我见到过的那些年轻人当中的一个。
    “您昨天不是说过,您想要一只大耳朵的花斑猫……瞧,我弄来了。您的话就是法律呗。”他又鞠了个躬。
    小猫有气无力地叫了一声,就嗅起地板来了。
    “它饿了!”齐娜依达扬声说道。“沃尼法季、索尼娅!拿牛奶来。”
    一个穿着旧的黄色连衫裙、脖子上系着一条褪了色的围巾的女仆端着一小碟牛奶走进来了,她把年奶放在那只小猫跟前。小猫哆嗦了一下,眯缝起眼睛,恬了起来。
    “它的舌头多么红呀,”齐娜依达说着,几乎把头俯到了地板上,从侧面去看小猫鼻子底下的那根舌头。
    小猫吃饱了就哼哼起来,还装腔作势地张开爪子。齐娜依达站了起来,转身向女仆冷静地说:
    “把它带走。”
    “为着这只小猫,请把您的一只手伸给我,”骠骑兵说,他咧嘴笑着,并扭动了一下他那紧紧地裹在新的制服里的强壮的躯体。
    “给您两只手,”齐娜依达不以为然地说,随即把手向他伸了过去。他吻着她的双手,这当儿她的目光穿过他的肩头投向了我!
    我木然站在原地,不知道我应该笑呢,还是应该说些什么话,或者就这样默不作声。忽然我的家仆费多尔的身影穿过前室开着的门,映入了我的眼帘。他向我做着手势。我不由自主地向他走去。
    “你来干什么?”我问道。
    “您母亲让我来叫您回去,”他悄悄地说。“您没有带回话回家,她很生气。”
    “难道我在这儿已经待了很久了吗?”
    “一个多小时了。”
    “一个多小时了!”我不由得复述了一遍,就回到了客厅,我恭敬地行了礼,碰了一下脚跟告辞了。
    “您上哪儿去?”公爵小姐隔着骠骑兵向我了瞥了一眼,问道。
    “我要回家了。我得禀告家母,”我转脸向那位那老妇人补了一句,“说您一点多钟光临敝舍。”
    “少爷,您就这样说吧。”
    公爵夫人连忙拿出鼻烟盒,大声地嗅了起来,我甚至为此全身一震。
    “您就这样说吧,”她又说了一遍,眼泪汪汪地眨巴着眼睛,嘴里还哼哼着。
    我又鞠了个躬,就转身走出房间,背上有一种不自在的感觉,年纪很轻的人知道有人在背后望着他时,都会有这种感觉的。
    “喂,mosieur,沃尔杰马尔,请常来看我们,”齐娜依达大声说道,又纵声大笑起来。
    “她为什么老是笑呢?”我心里想着,在费多尔的陪同下回家去了。费多尔没有对我说过一句话,只是带着不以为然的神情跟在我后面。母亲责骂了我,她觉得很奇怪:我在公爵夫人家里能待这么久,到底在干什么呢?我什么也没有回答她,就到自己的屋里去了。我忽然变得很伤心……,我竭力忍住,不哭出来……我妒忌那个骡骑兵!
 


    公爵夫人如约来拜访我的母亲,母亲对她没有好感。她们会见时我没有在场,但是在吃饭时母亲告诉父亲说,她觉得这个扎谢金娜公爵夫人似乎是unefummetre#svuo#gaire;并说她十分厌烦,因为夫人恳求她在谢尔盖公爵面前为自己说情;又说夫人总是跟别人打官司,闹纠纷——为desvillainesaffairesd#argent;还说她一定是个非常爱挑拨是非的女人。不过母亲补了一句,说她已邀请了她和她的女儿明天来吃饭(一听到“和她的女儿”这句话,我就两眼直盯着盘子埋头吃饭。因为她到底是邻居,而且是有名望的家庭。
    听了这些话,父亲就对母亲说,他现在记起来这是个什么样的夫人了;并说他在青年时代就认识了已故的扎谢金公爵,他受过良好的教育,但却是个毫无作为、荒唐无用的人;又说在社交界人们管他叫“leparisien”,因为他在巴黎住了很久;他很有钱,但他把全部财产都输光了;“不知为什么,大概是为了金钱,——不过这倒没关系。你好像对我说过,你也邀请了她的女儿;有人对我说,她是个很可爱的、有教养的小姐。”
    “啊!那么她不象她的母亲。”
    “也不象她的父亲,”父亲说,“公爵虽然也受过良好教育,但却很愚蠢。”
    母亲叹了口气,沉思起来。父亲也不作声了。他们谈这些话时,我觉得很不自在。
    饭后,我到花园里去了,不过没有带枪。我立誓决不再走近“扎谢金家的花园”,可是一种不可抗拒的力量却诱使我又向那儿走去,这次没有白来。我还没有走到栅栏跟前,就看见了齐娜依达。这会儿只有她一个人。她手里捧着一本书,沿着小径缓步走着。她没有发觉我。
    我几乎让她走过去了;可我忽然想出了一个主意,咳嗽了一声。
    她掉转头来了,但没有站住,一只手挪开了圆草帽上一条宽阔的浅蓝色的带子,她看了我一眼,淡淡地一笑,又凝眸看起书来了。
    我摘下了制帽,在原地稍稍犹豫了一阵,就心情沉重地走开了。“Quesuis-jepourelle?”①我在心里(天晓得为什么)用法语想着。
    一阵熟悉的脚步声在我身后响了起来:我回头一看——
    父亲迈着轻快的步了朝我走来。
    “这位就是公爵小姐吗”他问我。
    “是公爵小姐。”
    “难道你认识她?”
    “今天早晨我在公爵夫人那儿见到过她。”
    父亲站住了,用脚跟急剧地转过身去,往回走了。当他赶上了齐娜依达,跟她并肩行走时,他彬彬有礼地向她鞠了躬。她也向他行了礼,脸上不无一些惊讶的神色,并把书放下了。我看见她一直目送着我父亲。我父亲一向穿得很讲究——别具一格而且很大方;可是他的身材在我看来从来没有比今天更匀称,他那顶灰色呢帽戴在他那已经有点儿稀疏的鬈发上也从来没有比今天更合适、更漂亮。
    我本想走到齐娜依达跟前去,可她连瞧也不瞧我一眼,又捧起书本走开了。