Иван Сергеевич Тургенев
伊万.谢尔盖耶维奇.屠格涅夫

Дворянское гнездо
贵族之家

第二十六章

Два дня спустя Марья Дмитриевна, по обещанию, прибыла со всей своей молодежью в Васильевское. Девочки побежали тотчас в сад, а Марья Дмитриевна томно прошлась по комнатам и томно все похвалила. Визит свой Лаврецкому она считала знаком великого снисхождения, чуть не добрым поступком. Она приветливо улыбнулась, когда Антон и Апраксея, по старинной дворовой привычке, подошли к ней к ручке, – и расслабленным голосом, в нос, попросила напиться чаю. К великой досаде Антона, надевшего вязаные белые перчатки, чай подал приезжей барыне не он, а наемный камердинер Лаврецкого, не понимавший, по словам старика, никаких порядков. Зато Антон за обедом взял свое: твердой стопою стал он за кресло Марьи Дмитриевны – и уже никому не уступил своего места. Давно небывалое появление гостей в Васильевском и встревожило и обрадовало старика; ему было приятно видеть, что с его барином хорошие господа знаются. Впрочем, не он один волновался в тот день: Лемм волновался тоже. Он надел коротенький табачного цвета фрак с острым хвостиком, туго затянул свой шейный платок и беспрестанно откашливался и сторонился с приятным и приветливым видом. Лаврецкий с удовольствием заметил, что сближение между им и Лизой продолжалось: она, как только вошла, дружелюбно протянула ему руку. После обеда Лемм достал из заднего кармана фрака, куда он то и дело запускал руку, небольшой сверток нотной бумаги и, сжав губы, молча положил его на фортепьяно. Это был романс, сочиненный им накануне на старомодные немецкие слова, в которых упоминалось о звездах. Лиза тотчас села за фортепьяно и разобрала романс… Увы! музыка оказалась запутанной и неприятно напряженной; видно было, что композитор силился выразить что-то страстное, глубокое, но ничего не вышло: усилие так и осталось одним усилием. Лаврецкий и Лиза оба это почувствовали – и Лемм это понял: ни слова не сказав, положил он свой романс обратно в карман и, в ответ на предложение Лизы сыграть его еще раз, покачав только головой, значительно сказал: «Теперь – баста!» – сгорбился, съежился и отошел.
过了两天以后，玛丽娅·德米特里耶芙娜照她所答应的，带着她家的所有年轻人来到了瓦西利耶夫村。小姑娘们立刻跑到花园里去了，玛丽娅·德米特里耶芙娜懒洋洋地到所有房间里看了看，对一切都懒洋洋地称赞了一番。她认为自己来拜访拉夫烈茨基是十分体谅他，几乎是一种善举。当安东和阿普拉克谢娅按照奴仆的老习惯来吻她的手的时候，她和蔼可亲地微微一笑，——用有气无力的声音，带着鼻音要求喝茶。戴了一副针织白手套的安东感到极为懊丧的是，给前来做客的夫人献茶的不是他，而是拉夫烈茨基雇用的侍仆，用这个老头子的话来说，一个什么规矩也不懂的家伙。然而吃午饭的时候安东达到了自己的目的：他坚定地站到了玛丽娅·德米特里耶芙娜的安乐椅后面——已经不肯把自己的位置让给任何人了。瓦西利耶夫村里很久没有客人来了，现在破天荒地来了客人，这既让老头子感到惶恐不安，也让他觉得愉快：他很高兴看到，有些很好的老爷太太们与他的主人来往。不过那天心情兴奋的不仅是他一个人：列姆心情也很兴奋。他穿了一件后面拖着条小尾巴、有点儿嫌短的、淡褐色的燕尾服，紧紧地打了一条领带，而且不断地咳嗽一下，清清嗓子，脸上带着愉快和亲切的表情谦让着退到一边去。拉夫烈茨基很高兴地发觉，他和莉莎的接近仍然在继续：她一进来就友好地向他伸出了手。午饭后，列姆不时把一只手伸到燕尾服后面的口袋里，从里面掏出不大的一卷乐谱纸，闭紧嘴唇，默默地把它放到了钢琴上。这是他昨晚谱写的一首抒情歌曲，歌词是一首已经不流行的德文诗，里面提到了星星。莉莎立刻坐到钢琴前，看着谱弹奏这首抒情歌曲……可惜！乐曲显得紊乱，紧张得让人感到不快；看来，作曲者努力想表现某种极其强烈、深厚的感情，可是什么也没能表现出来：努力仍然只不过是努力而已。拉夫烈茨基和莉莎两人都感觉到了这一点，——列姆也明白这一点：于是他一言不发，把自己的抒情歌曲放回口袋里去，对莉莎再弹一遍的提议，却只是抓了摇头，作为回答，意味深长地说：“现在——完了！”说罢，弯腰拱背，全身蜷缩起来，走开了。
К вечеру пошли всем обществом ловить рыбу. В пруде за садом водилось много карасей и гольцов. Марью Дмитриевну посадили на кресло возле берега, в тени, постлали ей ковер под ноги, дали лучшую удочку; Антон, как старый опытный рыболов, предложил ей свои услуги. Он усердно насаживал червяков, шлепал по ним рукою, плевал на них и даже сам закидывал удочку, грациозно наклоняясь вперед всем корпусом. Марья Дмитриевна в тот же день отозвалась о нем Федору Иванычу следующей фразой на институтско-французском языке: «Il n’y a plus maintenant de ces gens comme ça comme autrefois».[ Теперь больше нет людей таких, как бывало (фр. ).] Лемм с двумя девочками отправился подальше, к самой плотине; Лаврецкий поместился возле Лизы. Рыба клевала беспрестанно; выхваченные караси то и дело сверкали в воздухе своими то золотыми, то серебряными боками; радостные восклицания девочек не умолкали; сама Марья Дмитриевна изнеженно взвизгнула раза два. Реже всех бралось у Лаврецкого и у Лизы; вероятно, это происходило от того, что они меньше других обращали внимания на ловлю и дали поплавкам своим подплыть к самому берегу. Красноватый высокий камыш тихо шелестел вокруг них, впереди тихо сияла неподвижная вода, и разговор у них шел тихий. Лиза стояла на маленьком плоту; Лаврецкий сидел на наклоненном стволе ракиты; на Лизе было белое платье, перехваченное вокруг пояса широкой, тоже белой лентой; соломенная шляпа висела у ней на одной руке, – другою она с некоторым усилием поддерживала гнуткое удилище. Лаврецкий глядел на ее чистый, несколько строгий профиль, на закинутые за уши волосы, на нежные щеки, которые загорели у ней, как у ребенка, и думал: «О, как мило стоишь ты над моим прудом!» Лиза не оборачивалась к нему, а смотрела на воду и не то щурилась, не то улыбалась. Тень от близкой липы падала на обоих.
快到傍晚的时候，他们大伙儿一起去钓鱼。花园后面的池塘里有许多鲫鱼和红点鲑鱼。在池塘边树荫下放了一把安乐椅，让玛丽娅·德米特里耶芙娜坐在安乐椅上，在她脚下铺了一块地毯，给了她一根最好的钓竿；安东作为有经验的钓鱼老手，表示愿意为她效劳。他热心地装上钓饵，用一只手拍拍它，朝它吐口唾沫，甚至姿态优美地全身俯向前面，亲手把钓竿甩出去。玛丽娅·德米特里耶芙娜当天对费奥多尔·伊万内奇谈起他的时候，用贵族女子中学里学生腔的法语说了如下的一句话：“IIn’yaplusmaintenantdecesgenscommecacommeautrefois”(法语：意思是：“现在再没有以前那样的仆人了”)。列姆和两个小姑娘走得远一些，一直走到了池塘堤边；拉夫烈茨基坐到莉莎旁边。鱼不断地上钩；拉上来的一条条鲫鱼划过空中，有时金光灿灿，有时银光闪闪；两个小姑娘高声赞叹，欢呼声从未间断；玛丽娅·德米特里耶芙娜也文雅地尖叫过两次。拉夫烈茨基和莉莎那儿，鱼儿上钩的次数最少；大概这是因为他们最不注意钓鱼，让自己的浮子漂到池塘岸边的缘故。微微发红的芦苇在他们周围轻轻地籁籁作响，前面，一池止水静静地闪闪发光，他们的谈话也是轻声细语，平静安详。莉莎站在搭在岸边的一个小木台上；拉夫烈茨基坐在一棵弯向水面的爆竹柳树干上；莉莎穿一件白色连衫裙，腰间系一条也是白色的宽带子；一顶草帽挎在她的一只手上，——另一只手有点儿吃力地扶着容易弯曲的钓竿梢。拉夫烈茨基望着她轮廓清晰、神情有点儿严肃的面部侧影，望着她撩到耳后的长发，望着她像孩子那样红通通的、娇嫩的面颊，心想：“噢，你站在我的池塘边，看上去多可爱呀！”莉莎没有转过脸来看他，而是望着水面，不知是眯缝着眼呢，还是在微笑。附近一棵椴树的树荫落到了他们两个人的身上。
– А знаете ли, – начал Лаврецкий, – я много размышлял о нашем последнем разговоре с вами и пришел к тому заключению, что вы чрезвычайно добры.
“您知道吗，”拉夫烈茨基开口说，“对我和您的最后一次谈话，我想得很多，而且得出结论，您非常善良。”
– Я совсем не с тем намерением… – возразила было Лиза – и застыдилась.
“我完全没有这个意思……”莉莎不同意他的话，而且感到不好意思了。
– Вы добры, – повторил Лаврецкий. – Я топорный человек, а чувствую, что все должны вас любить. Вот хоть бы Лемм; он просто влюблен в вас.
“您是善良的，”拉夫烈茨基又说了一遍。“我是个笨人，可是我也觉得，大家一定都会喜欢您。就拿列姆来说吧；他喜欢您简直是喜欢得入迷了。”
Брови у Лизы не то чтобы нахмурились, а дрогнули; это с ней всегда случалось, когда она слышала что-нибудь неприятное.
莉莎的眉毛与其说是皱了起来，倒不如说是抖动了一下；每当她听到什么感到不快的话时，她总是会这样。
– Очень он мне был жалок сегодня, – подхватил Лаврецкий, – с своим неудавшимся романсом. Быть молодым и не уметь – это сносно; но состариться и не быть в силах – это тяжело. И ведь обидно то, что не чувствуешь, когда уходят силы. Старику трудно переносить такие удары!.. Берегитесь, у вас клюет… Говорят, – прибавил Лаврецкий, помолчав немного, – Владимир Николаич написал очень милый романс.
“今天我觉得他很可怜，”拉夫烈茨基接着说，“他的抒情歌曲写得不成功。要是还年轻，而不善于谱曲，——这还是可以忍受的；可是年老了，还没有能力了——这就让人难以忍受了。不是吗，精力在慢慢消失，你却感觉不到这一点，这是让人很难过的。老人很难经受住这样的打击！……当心，您那儿鱼上钩了……据说，”稍沉默了一会儿，拉夫烈茨基又补上一句，“弗拉季米尔·尼古拉伊奇写了一首很好听的抒情歌曲。”
– Да, – отвечала Лиза, – это безделка, но недурная.
“是的，”莉莎回答，“这是首小玩意儿，不过还不错。”
– А как, по-вашему, – спросил Лаврецкий, – хороший он музыкант?
“怎么样，照您看，”拉夫烈茨基问，“他是个很好的音乐家吗？”
– Мне кажется, у него большие способности к музыке; но он до сих пор не занимался ею как следует.
“我觉得，他很有音乐才能；不过至今还没在这上面好好地下过功夫。”
– Так. А человек он хороший?
“是这样。可是他这个人好吗？”
Лиза засмеялась и быстро взглянула на Федора Иваныча.
莉莎笑了起来，朝费奥多尔·伊万内奇很快地看了一眼。
– Какой странный вопрос! – воскликнула она, вытащила удочку и далеко закинула ее снова.
“一个多么奇怪的问题！”她提高声音说，把钓竿往上一拉，又把它远远地甩了出去。
– Отчего же странный? Я спрашиваю о нем у вас как человек, недавно сюда приехавший, как родственник.
“为什么奇怪呢？我是作为一个不久前才来到这里的人，作为您的亲戚，才向您问起他的。”
– Как родственник?
“作为亲戚？”
– Да. Ведь я вам, кажется, довожусь дядей?
“是啊。不是吗，我好像是您的表叔(前面拉夫烈茨基曾对列姆说，莉莎是他的“表妹”)吧？”
– У Владимира Николаича доброе сердце, – заговорила Лиза, – он умен: maman его очень любит.
“弗拉季米尔·尼古拉伊奇有一颗善良的心，”莉莎说，“他聪明；maman(法语，意思是：“妈妈”)很喜欢他。”
– А вы его любите?
“那您喜欢他吗？”
– Он хороший человек; отчего же мне его не любить?
“他是个好人；我为什么要不喜欢他呢？”
– А! – промолвил Лаврецкий и умолк. Полупечальное, полунасмешливое выражение промелькнуло у него на лице. Упорный взгляд его смущал Лизу, но она продолжала улыбаться. – Ну и дай бог им счастья! – пробормотал он, наконец, как будто про себя, и отворотил голову.
“啊！”拉夫烈茨基低声说，然后不说话了。一种半是忧郁、半是嘲讽的神情在他脸上一闪而过。他那目不转睛凝望着她的目光让莉莎感到不好意思，不过她仍然微笑着。“好吧，愿上帝赐给他们幸福！”最后他仿佛自言自语似地，低声含含糊糊地说，于是扭过头去。
Лиза покраснела.
莉莎脸红了。
– Вы ошибаетесь, Федор Иваныч, – сказала она, – вы напрасно думаете… А разве вам Владимир Николаич не нравится? – спросила она вдруг.
“您弄错了，费奥多尔·伊万内奇，”她说，“您这样想是没有根据的……可难道您不喜欢弗拉季米尔·尼古拉伊奇吗？”她突然问。
– Не нравится.
“不喜欢。”
– Отчего же?
“为什么呢？”
– Мне кажется, сердца-то у него и нету.
“我觉得，他这个人没有心肝。”
Улыбка сошла с лица Лизы.
笑容从莉莎脸上消失了。
– Вы привыкли строго судить людей, – промолвила она после долгого молчанья.
“您习惯严厉地指责别人，”沉默了好久以后，她犹豫地说。
– Я не думаю. Какое право имею я строго судить других, помилуйте, когда я сам нуждаюсь в снисхождении? Или вы забыли, что надо мной один ленивый не смеется?.. А что, – прибавил он, – сдержали вы свое обещание?
“我倒不这样认为。得了吧，既然我自己需要别人体谅，我还有什么权利严厉地指责别人呢？莫非您忘了，只有懒汉才不嘲笑我？……怎么，”他又加上一句，“您履行自己的诺言了吗？”
– Какое?
“什么诺言？”
– Помолились вы за меня?
“您为我祈祷了吗？”
– Да, я за вас молилась и молюсь каждый день. А вы, пожалуйста, не говорите легко об этом.
“是的，我为您祈祷过，而且每天都为您祈祷。可是，请您不要轻率地谈这件事。”
Лаврецкий начал уверять Лизу, что ему это и в голову не приходило, что он глубоко уважает всякие убеждения; потом он пустился толковать о религии, о ее значении в истории человечества, о значении христианства…
拉夫烈茨基开始向莉莎保证，说他连想也没有这样想过，说他深深尊重各种信仰；随后他又谈起宗教来，阐明宗教在人类历史上的意义，基督教的作用……
– Христианином нужно быть, – заговорила не без некоторого усилия Лиза, – не для того, чтобы познавать небесное… там… земное, а для того, что каждый человек должен умереть.
“人应该是基督徒，”莉莎并非一点儿也不紧张地说，“并不是为了明白天上……还是……人间……，而是为了，每个人都有一死。”
Лаврецкий с невольным удивлением поднял глаза на Лизу и встретил ее взгляд.
拉夫烈茨基带着不由自主的惊讶神情抬起眼来看莉莎，正好碰到了她的目光。
– Какое это вы промолвили слово! – сказал он.
“您这是说了句什么话啊！”他说。
– Это слово не мое, – отвечала она.
“这话不是我说的，”她回答。
– Не ваше… Но почему вы заговорили о смерти?
“不是您说的……可是您为什么说起死来了？”
– Не знаю. Я часто о ней думаю.
“我不知道。我常常想到死。”
– Часто?
“常常？”
– Да.
“是的。”
– Этого не скажешь, глядя на вас теперь: у вас такое веселое, светлое лицо, вы улыбаетесь…
“瞧您现在这个样子：您的面容这么愉快，这样开朗，您在微笑……您是绝不会说这种话的……”
– Да, мне очень весело теперь, – наивно возразила Лиза.
“是的，现在我很愉快，”莉莎天真地回答。
Лаврецкому захотелось взять ее обе руки и крепко стиснуть их…
拉夫烈茨基真想抓住她的两只手，紧紧攥住它们……
– Лиза, Лиза, – закричала Марья Дмитриевна, – поди сюда, посмотри, какого карася я поймала.
“莉莎，莉莎，”玛丽娅·德米特里耶芙娜大声喊，“到这儿来呀，你看，我钓到了一条多大的鲫鱼。”
– Сейчас, maman, – отвечала Лиза и пошла к ней, а Лаврецкий остался на своей раките. «Я говорю с ней, словно я не отживший человек», – думал он. Уходя, Лиза повесила свою шляпу на ветку; с странным, почти нежным чувством посмотрел Лаврецкий на эту шляпу, на ее длинные, немного помятые ленты. Лиза скоро к нему вернулась и опять стала на плот.
“就来，mamam，”莉莎回答，于是到她那里去了，拉夫烈茨基却仍然坐在他那棵爆竹柳上。“我跟她说话，好像我并不是一个已经心灰意冷的人，”他想。莉莎走开的时候，把自己的草帽挂在了一根树枝上；拉夫烈茨基怀着一种奇怪的、几乎是温柔的感情瞅了瞅这顶帽子，瞅了瞅帽子上有点儿揉皱了的长飘带。莉莎很快回到他这里来，又站到了那个小木台上。
– Почему же вам кажется, что у Владимира Николаича сердца нет? – спросила она несколько мгновений спустя.
“您为什么觉得弗拉季米尔·尼古拉伊奇没有心肝？“稍过了一会儿，她问。
– Я вам уже сказал, что я мог ошибиться; а впрочем, время все покажет.
“我已经对您说过，我可能看错了；不过，时间会证明一切。”
Лиза задумалась. Лаврецкий заговорил о своем житье-бытье в Васильевском, о Михалевиче, об Антоне; он чувствовал потребность поговорить с Лизой, сообщить ей все, что приходило ему в душу: она так мило, так внимательно его слушала; ее редкие замечания и возражения казались ему так просты и умны. Он даже сказал ей это.
莉莎沉思起来。拉夫烈茨基谈起了自己在瓦西利耶夫村的生活情况，谈起了米哈列维奇，谈起了安东；他觉得自己渴望和莉莎说话，渴望把心里想到的一切都告诉她：她是那么可爱，那么注意地听着他说话；她偶尔发表的意见和提出的不同看法，他觉得是那么单纯和聪明。他甚至把这一点告诉了她。
Лиза удивилась.
莉莎感到惊讶。
– Право? – промолвила она, – а я так думала, что у меня, как у моей горничной Насти, своих слов нет. Она однажды сказала своему жениху: тебе должно быть скучно со мною; ты мне говоришь все такое хорошее, а у меня своих слов нету.
“真的吗？”她低声说，“可我常这么想，我和我的使女娜斯嘉一样，没有自己的话。有一次她对自己的未婚夫说：你跟我在一起大概会觉得无聊；你对我说的话都那么好听，可我却没有我自己的话。”
«И слава богу!» – подумал Лаврецкий.
“说得真好！”拉夫烈茨基心里想。

点击查看更多此系列文章>>