XII  
   Дни проходили. Зинаида становилась все странней, все непонятней. Однажды я вошел к ней и увидел ее сидящей на соломенном стуле, с головой, прижатой к острому краю стола. Она выпрямилась... все лицо ее было облито слезами.
   -- А! вы! -- сказала она с жестокой усмешкой. -- Подите-ка сюда.
   Я подошел к ней: она положила мне руку на голову и, внезапно ухватив меня за волосы, начала крутить их.
   -- Больно... -- проговорил я наконец.
   -- А! больно! а мне не больно? не больно? -- повторила она.
   -- Аи! -- вскрикнула она вдруг, увидав, что выдернула у меня маленькую прядь волос. -- Что это я сделала? Бедный мсьё Вольдемар!
   Она осторожно расправила вырванные волосы, обмотала их вокруг пальца и свернула их в колечко.
   -- Я ваши волосы к себе в медальон положу и носить их буду, -- сказала она, а у самой на глазах все блестели слезы. -- Это вас, быть может, утешит немного... а теперь прощайте.
   Я вернулся домой и застал там неприятность. У матушки происходило объяснение с отцом: она в чем-то упрекала его, а он, по своему обыкновению, холодно и вежливо отмалчивался -- и скоро уехал. Я не мог слышать, о чем говорила матушка, да и мне было не до того: помню только, что по окончании объяснения она велела позвать меня к себе в кабинет и с большим неудовольствием отозвалась о моих частых посещениях у княгини, которая, по ее словам, была une femme capable de tout [женщиной, способной на что угодно (фр)]. Я подошел к ней к ручке (это я делал всегда, когда хотел прекратить разговор) и ушел к себе. Слезы Зинаиды меня совершенно сбили с толку; я решительно не знал, на какой мысли остановиться, и сам готов был плакать: я все-таки был ребенком, несмотря на мои шестнадцать лет. Уже я не думал более о Малевском, хотя Беловзоров с каждым днем становился все грознее и грознее и глядел на увертливого графа, как волк на барана; да я ни о чем и ни о ком не думал. Я терялся в соображениях и все искал уединенных мест. Особенно полюбил я развалины оранжереи. Взберусь, бывало, на высокую стену, сяду и сижу там таким несчастным, одиноким и грустным юношей, что мне самому становится себя жалко, -- и так мне были отрадны эти горестные ощущения, так упивался я ими!..
   Вот однажды сижу я на стене, гляжу вдаль и слушаю колокольный звон... Вдруг что-то пробежало по мне -- ветерок не ветерок и не дрожь, а словно дуновение, словно ощущение чьей-то близости... Я опустил глаза. Внизу, по дороге, в легком сереньком платье, с розовым зонтиком на плече, поспешно шла Зинаида. Она увидела меня, остановилась и, откинув край соломенной шляпы, подняла на меня свои бархатные глаза.
   -- Что это вы делаете там, на такой вышине? -- спросила она меня с какой-то странной улыбкой. -- Вот, -- продолжала она, -- вы все уверяете, что вы меня любите, -- спрыгните ко мне на дорогу, если вы действительно любите меня.
   Не успела Зинаида произнести эти слова, как я уже летел вниз, точно кто подтолкнул меня сзади. В стене было около двух сажен вышины. Я пришелся о землю ногами, но толчок был так силен, что я не мог удержаться: я упал и на мгновенье лишился сознанья. Когда я пришел в себя, я, не раскрывая глаз, почувствовал возле себя Зинаиду.
   -- Милый мой мальчик, -- говорила она, наклонясь надо мною, и в голосе ее звучала встревоженная нежность, -- как мог ты это сделать, как мог ты послушаться... Ведь я люблю тебя... встань.
   Ее грудь дышала возле моей, ее руки прикасались моей головы, и вдруг -- что сталось со мной тогда! -- ее мягкие, свежие губы начали покрывать все мое лицо поцелуями... они коснулись моих губ... Но тут Зинаида, вероятно, догадалась, по выражению моего лица, что я уже пришел в себя, хотя я все глаз не раскрывал, -- и, быстро приподнявшись, промолвила:
   -- Ну вставайте, шалун безумный; что это вы лежите в пыли? Я поднялся.
   -- Подайте мне мой зонтик, -- сказала Зинаида, -- вишь, я его куда бросила; да не смотрите на меня так... что за глупости? Вы не ушиблись? чай, обожглись в крапиве? Говорят вам, не смотрите на меня... Да он ничего не понимает, не отвечает, -- прибавила она, словно про себя. -- Ступайте домой, мсьё Вольдемар, почиститесь, да не смейте идти за мной -- а то я рассержусь, и уже больше никогда...
   Она не договорила своей речи и проворно удалилась, а я присел на дорогу... ноги меня не держали. Крапива обожгла мне руки, спина ныла, и голова кружилась, но чувство блаженства, которое я испытал тогда, уже не повторилось в моей жизни. Оно стояло сладкой болью во всех моих членах и разрешилось наконец восторженными прыжками и восклицаниями. Точно: я был еще ребенок.
  
XIII   
   Я так был весел и горд весь этот день, я так живо сохранял на моем лице ощущение Зинаидиных поцелуев, я с таким содроганием восторга вспоминал каждое ее слово, я так лелеял свое неожиданное счастие, что мне становилось даже страшно, не хотелось даже увидеть ее, виновницу этих новый ощущений. Мне казалось, что уже больше ничего нельзя требовать от судьбы, что теперь бы следовало "взять, вздохнуть хорошенько в последний раз, да и умереть". Зато на следующий день, отправляясь во флигель, я чувствовал большое смущение, которое напрасно старался скрыть под личиною скромной развязности, приличной человеку, желающему дать знать, что он умеет сохранить тайну. Зинаида приняла меня очень просто, без всякого волнения, только погрозила мне пальцем и спросила: нет ли у меня синих пятен? Вся моя скромная развязность и таинственность исчезли мгновенно, а вместе с ними и смущение мое. Конечно, я ничего не ожидал особенного, но спокойствие Зинаиды меня точно холодной водой окатило. Я понял, что я дитя в ее глазах,
   -- и мне стало очень тяжело! Зинаида ходила взад и вперед по комнате, всякий раз быстро улыбалась, как только взглядывала на меня; но мысли ее были далеко, я это ясно видел... "Заговорить самому о вчерашнем деле, -- подумал я, -- спросить ее, куда она так спешила, чтобы узнать окончательно...", -- но я только махнул рукой и присел в уголок.
   Беловзоров вошел; я ему обрадовался.
   -- Не нашел я вам верховой лошади, смирной, -- заговорил он суровым голосом, -- Фрейтаг мне ручается за одну -- да я не уверен. Боюсь.
   -- Чего же вы боитесь, -- спросила Зинаида, -- позвольте спросить?
   -- Чего? Ведь вы не умеете ездить. Сохрани бог, что случится! И что за фантазия пришла вам вдруг в голову?
   -- Ну, это мое дело, мсьё мой зверь. В таком случае я попрошу Петра Васильевича... (Моего отца звали Петром Васильевичем. Я удивился тому, что она так легко и свободно упомянула его имя, точно она была уверена в его готовности услужить ей.)
   -- Вот как, -- возразил Беловзоров. -- Вы это с ним хотите ездить?
   -- С ним или с другим -- это для вас все равно. Только не с вами.
   -- Не со мной, -- повторил Беловзоров. -- Как хотите. Что ж? Я вам лошадь доставлю.
   -- Да только смотрите, не корову какую-нибудь. Я вас предуведомляю, что я хочу скакать.
   -- Скачите, пожалуй... С кем же это, с Малевским, что ли, вы поедете?
   -- А почему бы и не с ним, воин? Ну, успокойтесь, -- прибавила она, -- и не сверкайте глазами. Я и вас возьму. Вы знаете, что для меня теперь Малевский -- фи! -- Она тряхнула головой.
   -- Вы это говорите, чтобы меня утешить, -- проворчал Беловзоров. Зинаида прищурилась.
   -- Это вас утешает?.. О... о... о... воин! -- сказала она наконец, как бы не найдя другого слова. -- А вы, мсьё Вольдемар, поехали ли бы вы с нами?
   -- Я не люблю... в большом обществе... -- пробормотал я, не поднимая глаз.
   -- Вы предпочитаете tete-a-tete?..[с глазу на глаз -- фр.] Ну, вольному воля, спасенному... рай, -- промолвила она, вздохнувши. -- Ступайте же, Беловзоров, хлопочите. Мне лошадь нужна к завтрашнему дню.
   -- Да; а деньги откуда взять? -- вмешалась княгиня. Зинаида наморщила брови.
   -- Я у вас их не прошу; Беловзоров мне поверит.
   -- Поверит, поверит... -- проворчала княгиня -- и вдруг во все горло закричала: -- Дуняшка!
   -- Maman, я вам подарила колокольчик, -- заметила княжна.
   -- Дуняшка! -- повторила старуха.

十二
    几天过去了。齐娜依达变得越来越古怪，越来越叫人不可思议。有一次我去找她，看见她坐在一张藤椅上，头紧靠着桌子的尖角。她身子挺得笔直……满面泪痕。
    “啊！是您！”她的脸上挂着冷酷的微笑，说道。“请到这儿来。”
    我走到她跟前；她把一只手放在我的头上，忽然一把揪住我的头发拧了起来。
    “好痛啊！”我终于说道。
    “啊！好痛！可我不觉得痛吗？不觉得痛吗？”她连声说。
    “哎哟，”看见我的一小绺头发被她扯下来了，她忽然扬声叫道。“我干了些什么呀？可怜的ｍｏｎｓｉｅｕｒ沃尔杰马尔。”她小心翼翼地把扯下的头发弄直，绕在一个指尖上，把它缠成一个戒指。
    “我要把您的头发藏在我的颈饰里，挂在脖子上，”她说，眼睛里闪着泪花。：“这也许会使您稍微得到些安慰……可是现在再见啦。”
    我回家了，在家里碰上了一件不愉快的事。母亲劝导着父亲：她正为某件事在责备他，可是他跟往常一样，冷冷地，但有礼貌地避不作答，不久就走开了。我听不清楚母亲在说些什么，而且我也顾不上那种事；我只记得她劝导完毕，就叫我到她的房间里去，她对我常常上公爵夫人家里去极为不满，用她的话说，公爵夫人是ｕｎｅｆｅｍｍｅｃａｐａｂｌｅｄｅｔｏｕｔ①。
    我走到她跟前吻了一下她的手（当我想结束谈话的时候，我总是这样做的），就到自己的屋里去了。齐娜依达的眼泪把我完全弄糊涂了：我压根儿不知道该拿什么主意，我自己也想哭一顿：我到底还是个孩子，虽然我已经十六岁了。我不再关注马列夫斯基，尽管别洛夫佐罗夫一天天变得越来越暴戾可怕了，他象狼瞅着绵羊似的瞅着狡黠的伯爵；可我既不想考虑什么事，也不想关心任何人。我已经丧失了思考能力，总想找个僻静的地方。我特别喜欢那间废弃不用的暖花房。我常常爬到那堵高墙上坐下来，像个不幸的、孤独的、忧郁的少年那样坐在那儿，觉得自己怪可怜的——这种悲伤情绪使我心里美滋滋的，我简直为之陶醉了！……
    有一次我坐在墙上，眺望着远方，一边听着钟声……忽然有个什么东西在我身上掠过——既不是一阵微风，也不是一阵痉挛，好象是一股气流，仿佛是有人走近来的感觉……
    我低头朝下面望去，看见齐娜依达穿着一件轻飘飘的浅灰色连衫裙，肩上靠着一把撑开的粉红色的遮阳伞，正沿着下面那条路急匆匆地走来。她看见了我，就停住了脚步，把草帽边往上一推，抬起了她那双温柔的眼睛直瞅着我。
    “您坐在这么高的地方干什么？”她问我，脸上带着一种古怪的微笑。“啊，”她继续往下说，“您总是要让我相信您很爱我。要是您当真爱我，那您就跳到路上来迎我吧。”
    齐娜依达还没有来得及说完这些话，我已经飞也似的跳下来了，仿佛有人在背后推了我一下。这堵墙约莫两俄丈高。
    我两脚刚落地，但冲力过大，我没有能够站稳：我摔倒了，有一会儿工夫我失去了知觉。等到我醒来时，就觉得齐娜依达站在我身旁，而我没有睁开眼睛。
    “我那可爱的孩子，”她说着，向我俯下身来，她的嗓音里流露出一种焦急不安的柔情蜜意，“您怎么能这样做，你怎么会这样听话……要知道我是爱你的……站起来吧。”
    她的胸脯就在我身旁起伏着，她的双手抚摸着我的头，忽然——那时我交上好运啦！——她那柔软鲜艳的嘴唇在我的整个脸上狂吻起来……她的嘴唇合在我的嘴唇上……这当儿虽然我的眼睛还没有睁开，但是齐娜依达大概凭我脸上的表情就猜到我已经清醒过来了。她倏地抬起身子。低声说“嗯，站起来吧，淘气鬼，傻孩子；您怎么还躺在尘土里呢？”
    我站起来了。
    “去把我的伞给我找来，”齐娜依达说道，“您瞧，我把伞不知丢到哪儿去了；别那样望着我……多么傻呀：您没有受伤吧？大概您给荨麻刺痛了？我对您说，别看我……他一点也不懂，也答话，”她补了一句，仿佛在自言自语。“回家去吧，ｍｏｎｓｉｅｕｒ沃尔杰马尔，把身上收拾干净，不许跟着我，要不我会生气的，再也不要……”她没有把话说完，就急匆匆地走了。可我却在路上坐下了……两退支持不住。荨麻刺痛了我的手。腰酸背痛，头晕目眩——但是我当时所体验到的那种幸福感在我这一生中却一去不复返了。这种幸福感像一种甜蜜的痛苦充满了我的全身，而最后这种情感是以欣喜若狂的蹦跳和叫喊来抒发的。的确，我还是个孩子呢。
   
十三
    那一天我成天价那么高兴，那么自豪，我脸上还是那么强烈地感觉到齐娜依达的亲吻。一回想起她的每一句话，我就会狂喜得痉挛起来，我非常珍惜我那意想不到的幸福，甚至觉得害怕起来，甚至不愿看见她——这个使我重新燃起了爱情火焰的女子。我觉得似乎再不能向命运要求什么了，现在应当“好好地咽下最后一口气，然后死去。”可是第二天我到厢房里的时候，我却觉得非常窘迫不安，我徒劳地竭力把这种窘态掩藏在假装的温文尔雅的洒脱自然的风度中，就是一个想让别人知道他是善于严守秘密的人所需要的风度。齐娜依达接待我时态度很自然，毫不激动，只是点点指头吓唬我一下，并且问我：身上有没有乌青伤痕？我那浆腔作势——
    洒脱自然、严守秘密的样子——一下子全都消失了，连我那副窘态也随之而消失了。诚然，我并没有什么特别的期望，可是齐娜依达那泰然自若的神态仿佛泼了我一身冷水：我这才明白了，我在她眼里不过是个孩子，我心里多么难过！齐娜依达在屋里来回走着，每次她瞥我一眼时，脸上就迅速掠过一丝微笑；但她的思想却在远处翱翔，这一点我看得很清楚……“我要不要提昨天的事，”我在心里寻思着，“问问她，她那么急匆匆地上哪儿去，也好弄个水落石出……”可我只把手一挥，在一个角落里坐下。
    别洛夫佐罗夫走了进来；我看见他很高兴。
    “我还没有给您找到一匹驯顺的坐骑，”他一本正经地说，“弗列依塔格①保证给我找一匹，可我没有把握，我害怕。”
    “请问，您怕什么？”齐娜依达问道。
    “怕什么？要知道您不会骑马。千万别出什么事！您怎么忽然想出这个怪念头！”
    “哦，这不关您的事，我的野兽先生。要是这样，我会去找彼得-瓦西里耶维奇……（彼得-瓦西里耶维奇是我父亲的名字。我觉得奇怪的是，她那么轻易、随便地提到他的名字，仿佛她相信他愿意为她效劳似的）。
    “原来这样，”别洛夫佐罗夫说道。“您要跟他一起去骑马？”
    “跟他或跟别人一起去——这和您不相干。只是不跟您。”
    “不跟我，”别洛夫佐罗夫也说了一遍。“随您的便。好吧，我给您找一匹马来。”
    “不过您要注意，我可不要一头母牛。我预先告诉您，我要去跑马。”
    “您要去跑马，那好吧。您跟谁，是不是跟马列夫斯基一起去？”
    “为什么不能跟他一起去，武士？嗯，请放心，”她补了一句，“眼睛可别忽闪忽闪的。我也带您去。您知道，现在马列夫斯基对我说来——呸！”她摇了摇头。
    “您说这话是为了安慰我吧，”别洛夫佐罗夫抱怨着。
    齐娜依达微微眯缝起了眼睛。
    “这话使您感到安慰吗？噢……噢……噢……武士！”末了她说，仿佛找不到别的话可说了。“可是您，ｍｏｎｓｉｅｕｒ沃尔杰马尔，您愿意跟我们一块儿去骑马吗？”
    “我不喜欢……跟大伙儿一起……”我嘟嘟囔囔地说着，没有抬起眼来。
    “您宁愿ｔｅ#ｔｅ-á-ｔｅ#ｔｅ①……好吧，那就各走各的路。”她叹了一口气，低声说。“您去吧，别洛夫佐罗夫，去想想办法。
    明天我就需要一匹马。”
    “嘿，可是哪来这笔钱？”公爵夫人出来干预了。
    齐娜依达皱了一下眉头。
    “我不会向您要钱的，别洛夫佐罗夫会相信我的。”
    “会相信的，会相信的……”公爵夫人抱怨着，忽然她扯着嗓门大叫起来：“杜尼娅什卡！”
    “Ｍａｍａｎ②，我给过您一个小铃，”公爵小姐说。
    “杜尼娅什卡！”老妇人又叫道。
    别洛夫佐罗夫告辞了；我跟他一起出来……齐娜依达没有挽留我。