Иван Сергеевич Тургенев
伊万.谢尔盖耶维奇.屠格涅夫

Дворянское гнездо
贵族之家

第三十五章

Читатель знает, как вырос и развивался Лаврецкий; скажем несколько слов о воспитании Лизы. Ей минул десятый год, когда отец ее умер; но он мало занимался ею. Заваленный делами, постоянно озабоченный приращением своего состояния, желчный, резкий, нетерпеливый, он не скупясь давал деньги на учителей, гувернеров, на одежду и прочие нужды детей; но терпеть не мог, как он выражался, нянчиться с писклятами, – да и некогда ему было нянчиться с ними: он работал, возился с делами, спал мало, изредка играл в карты, опять работал; он сам себя сравнивал с лошадью, запряженной в молотильную машину. «Скоренько жизнь моя проскочила», – промолвил он на смертном одре с горькой усмешкой на высохших губах. Марья Дмитриевна, в сущности, не много больше мужа занималась Лизой, хотя она и хвасталась перед Лаврецким, что одна воспитала детей своих: она одевала ее, как куколку, при гостях гладила ее по головке и называла в глаза умницей и душкой – и только: ленивую барыню утомляла всякая постоянная забота. При жизни отца Лиза находилась на руках гувернантки, девицы Моро из Парижа; а после его смерти поступила в ведение Марфы Тимофеевны. Марфу Тимофеевну читатель знает; а девица Моро была крошечное сморщенное существо с птичьими ухватками и птичьим умишком. В молодости она вела жизнь очень рассеянную, а под старость у ней остались только две страсти – к лакомству да к картам. Когда она была сыта, не играла в карты и не болтала, – лицо у ней тотчас принимало выражение почти мертвенное: сидит, бывало, смотрит, дышит – и так и видно, что никакой мысли не пробегает в голове. Ее даже нельзя было назвать доброю: не бывают же добры птицы. Вследствие ли легкомысленно проведенной молодости, от парижского ли воздуха, которым она надышалась с детства, – в ней гнездилось что-то вроде всеобщего дешевенького скептицизма, выражавшегося обыкновенно словами: «Tout çа c’est des bêtises».[ Все это глупости (фр.).] Она говорила неправильным, но чисто парижским жаргоном, не сплетничала и не капризничала – чего же больше можно желать от гувернантки? На Лизу она имела мало влияния; тем сильнее было влияние на нее ее няни, Агафьи Власьевны.
读者已经知道，拉夫烈茨基是怎样长大成人，怎样发展的了；让我对莉莎所受的教育也来说上几句吧。她父亲死的时候，她刚到十岁；不过父亲很少关心她。他整天忙于各种事务，经常操心的是增加自己的财富，他脾气暴躁，对人粗鲁，而且没有耐性；他不惜花钱给孩子们请老师，外国家庭教师，给他们做衣服，满足他们的其他需要；但是，用他自己的说法，让他照看叽叽喳喳的小孩子，他却受不了，——而且他也没有时间照看他们；他在工作，时间和精力都花在各种事务上，睡眠很少，偶尔打打牌，然后又是工作；他把自己比作一匹套在打谷机上的马。“我这一生过得好快啊，”弥留时，他那已经发干的嘴唇上挂着一丝苦笑，这样低声说。玛丽娅·德米特里耶芙娜为莉莎操心，其实比丈夫也多不了多少，尽管她曾在拉夫烈茨基面前夸口说，是她独自一个人教育自己的孩子们：她把莉莎打扮得像个洋娃娃，在客人面前抚摸她的小脑袋，当面管她叫乖孩子和心肝儿，——仅此而已：各种需要经常操心的事都让这个懒散的贵夫人感到厌倦。父亲在世的时候，莉莎由家庭女教师、从巴黎来的莫萝小姐照管；在他死后，就由玛尔法·季莫菲耶芙娜负责管教了。对玛尔法·季莫菲耶芙娜，读者已经熟悉了；莫萝小姐却是个满脸皱纹、个子矮小的人，她的一举一动都像鸟儿一样，见识也像鸟儿一样浅薄。年轻的时候，她过的是优哉游哉的生活，快到老年的时候，她只剩下了两种嗜好——爱吃美味佳肴，还有打牌。当她吃饱了，既没打牌，也没跟人闲扯的时候，——她脸上立刻会出现一种几乎是像死人一样的表情：有时，她坐着，眼睛在看，也在呼吸，可是一眼就能看出，没有任何思想掠过她的脑海。甚至不能把她叫作善良的人：鸟儿是谈不上什么善良的。不知是由于她轻率地虚度了自己的青春年华，还是因为她从童年起就呼吸惯了巴黎的空气，——某种类似普遍、廉价的怀疑主义的东西已经在她头脑里深深地扎了根，她的这种怀疑主义通常是用这样一句话表达出来的：“Toutcac’estdesbeMtises”（法语，意思是：“这一切全都是胡扯！”）。她说的是一种并不规范、然而却是纯粹巴黎习惯语的法语，她不搬弄是非，也不要小孩子脾气——对一个家庭女教师还能有什么更多的要求呢？她对莉莎的影响很小；对莉莎影响更大的，是她的保姆阿加菲娅·弗拉西耶芙娜。
Судьба этой женщины была замечательна. Она происходила из крестьянского семейства; шестнадцати лет ее выдали за мужика; но от своих сестер-крестьянок она отличалась резко. Отец ее лет двадцать был старостой, нажил денег много и баловал ее. Красавица она была необыкновенная, первая щеголиха по всему околотку, умница, речистая, смелая. Ее барин, Дмитрий Пестов, отец Марьи Дмитриевны, человек скромный и тихий, увидал ее однажды на молотьбе, поговорил с ней и страстно в нее влюбился. Она скоро овдовела; Пестов, хотя и женатый был человек, взял ее к себе в дом, одел ее по-дворовому. Агафья тотчас освоилась с новым своим положением, точно она век свой иначе не жила. Она побелела, пополнела; руки у ней под кисейными рукавами стали «крупичатые», как у купчихи; самовар не сходил со стола; кроме шелку да бархату, она ничего носить не хотела, спала на пуховых перинах. Лет пять продолжалась эта блаженная жизнь, но Дмитрий Пестов умер; вдова его, барыня добрая, жалея память покойника, не хотела поступить с своей соперницей нечестно, тем более что Агафья никогда перед ней не забывалась; однако выдала ее за скотника и сослала с глаз долой. Прошло года три. Раз как-то, в жаркий летний день, барыня заехала к себе на скотный двор. Агафья попотчевала ее такими славными холодными сливками, так скромно себя держала и сама была такая опрятная, веселая, всем довольная, что барыня объявила ей прощение и позволила ходить в дом; а месяцев через шесть так к ней привязалась, что произвела ее в экономки и поручила ей все хозяйство. Агафья опять вошла в силу, опять раздобрела и побелела; барыня совсем ей вверилась. Так прошло еще лет пять. Несчастье вторично обрушилось на Агафью. Муж ее, которого она вывела в лакеи, запил, стал пропадать из дому и кончил тем, что украл шесть господских серебряных ложек и запрятал их – до случая – в женин сундук. Это открылось. Его опять повернули в скотники, а на Агафью наложили опалу; из дома ее не выгнали, но разжаловали из экономок в швеи и велели ей вместо чепца носить на голове платок. К удивлению всех, Агафья с покорным смирением приняла поразивший ее удар. Ей уже было тогда за тридцать лет, дети у ней все померли, и муж жил недолго. Пришла ей пора опомниться: она опомнилась. Она стала очень молчалива и богомольна, не пропускала ни одной заутрени, ни одной обедни, раздарила все свои хорошие платья. Пятнадцать лет провела она тихо, смиренно, степенно, ни с кем не ссорясь, всем уступая. Нагрубит ли ей кто – она только поклонится и поблагодарит за учение. Барыня давно ей простила, и опалу сложила с нее, и с своей головы чепец подарила; но она сама не захотела снять свой платок и все ходила в темном платье; а после смерти барыни она стала еще тише и ниже. Русский человек боится и привязывается легко; но уважение его заслужить трудно: дается оно не скоро и не всякому. Агафью все в доме очень уважали; никто и не вспоминал о прежних грехах, словно их вместе с старым барином в землю похоронили.
这个女人一生遭遇很不平凡。她出身于一个农民家庭；十六岁的时候就把她嫁给了一个庄稼人；但是她和自己的农家姐妹们明显不同。她父亲当了二十来年领班，积攒了许多钱，十分宠爱她。她是个异常俊俏的美人儿，周围地区里最爱打扮的女人，人又聪明则主张阶级调和，否认社会革命。代表人物有法国的孔德、英，能说会道，胆子也大。她的主人德米特里·佩斯托夫，也就是玛丽娅·德米特里耶芙娜的父亲，是个老成持重、性情温和的人，有一次他在打谷的时候看到了她，跟她交谈了一会儿，热烈地爱上了她。不久她成了寡妇；佩斯托夫虽然是已有妻室的人，可还是把她弄到了家里，让她穿上了家仆的衣服。对自己的新地位，阿加菲娅立刻就适应了，仿佛她一辈子从来没过过另一种生活。她的肤色白了，人长胖了；细纱衣袖下的手臂变得那么“丰满”，就像商人家的妇人一样；茶炊从来也没从桌上端走过；除了绸缎和丝绒，随便用什么旁的衣料做的衣服，她都不想穿，睡觉总是垫着绒毛褥子。这种幸福生活持续了大约五年，可是德米特里·佩斯托夫死了；他的遗孀，也就是女主人，是个心地善良的人，念在亡夫的情分，不愿不公正地对待自己的竞争对手，况且阿加菲娅在她面前从来也没放肆过；不过，她让阿加菲娅嫁给了一个饲养牲口的农奴，这样打发走了她。过了三年光景，有一次，夏季的一个大热天里，女主人顺路去看自己的牲口棚。阿加菲娅用那么好吃的冷冻鲜奶油款待她，举止态度那样恭顺，自己又是那么整洁，快乐，对一切都心满意足，女主人因此宣布宽恕了她，允许她到家里去了；过了大约六个月，女主人已经离不了她，于是提升她为女管家，把一切家务事全都交给了她。阿加菲娅又得势了，又长得丰满起来，皮肤又变白了；女主人完全信赖她。这样又过了五年光景。灾难第二次落到了阿加菲娅的头上。她让丈夫到主人家当了家仆，丈夫却开始酗酒了，家里经常见不到他，最后他偷了主人家的六把银调羹，伺机变卖之前，把它们藏在妻子的箱子里。这事被发现了。又打发他回去饲养牲口，阿加菲娅也失宠了；倒没有把她从家里赶出去，不过把她从女管家降为缝纫女工，不准她再戴包发帽，而只能包头巾。让大家感到惊讶的是，阿加菲娅驯服、恭顺地承受了这一祸从天降的突然打击。当时她已经三十多岁，她的孩子全都死了，丈夫活了也没有多久。她该清醒过来的时候到了：她的确清醒过来了。她变得非常沉默寡言，十分虔诚，从不错过一次晨祷，一次日祷，把自己所有好衣服全都分送给了别人。她安详、恭顺、规规矩矩地过了十五年，没跟任何人吵过架，对大家全都忍让着。如果有人对她粗鲁无礼，她也只是躬身行礼，感谢对她的教导。女主人早已宽恕了她，撤销了对她的降职处罚，还从自己头上摘下包发帽，赠送给她；可是她自己不愿摘下自己的头巾，而且总是穿一身黑衣服；女主人去世后，她变得更加温顺，更加卑微。让俄罗斯人畏惧和依恋是容易的，可是要博得俄罗斯人的尊敬却很难：尊敬不是很快就能得到的，也不是每一个人都可以得到它。主人家里所有的人都尊敬阿加菲娅；谁也不去想她从前的过错，仿佛那些事已经和老主人一起埋进泥土里去了。
Сделавшись мужем Марьи Дмитриевны, Калитин хотел было поручить Агафье домашнее хозяйство; но она отказалась «ради соблазна»; он прикрикнул на нее: она низко поклонилась и вышла вон. Умный Калитин понимал людей; он и Агафью понял и не забыл ее. Переселившись в город, он, с ее согласия, приставил ее в качестве няни к Лизе, которой только что пошел пятый год.
卡利京成了玛丽娅·德米特里耶芙娜的丈夫以后，本想把家务事都交给阿加菲娅经管；可是“为了怕受诱惑”，她拒绝了；他高声呵斥她：她躬身深深地行了个礼，退了出去。聪明的卡利京了解人；他也了解阿加菲娅，而且没有忘记她。搬到城里以后，征得她的同意，让她当了刚刚五岁的莉莎的保姆。
Лизу сперва испугало серьезное и строгое лицо новой няни; но она скоро привыкла к ней и крепко полюбила. Она сама была серьезный ребенок; черты ее напоминали резкий и правильный облик Калитина; только глаза у ней были не отцовские; они светились тихим вниманием и добротой, что редко в детях. Она в куклы не любила играть, смеялась негромко и недолго, держалась чинно. Она задумывалась не часто, но почти всегда недаром; помолчав немного, она обыкновенно кончала тем, что обращалась к кому-нибудь старшему с вопросом, показывавшим, что голова ее работала над новым впечатлением. Она очень скоро перестала картавить и уже на четвертом году говорила совершенно чисто. Отца она боялась; чувство ее к матери было неопределенно, – она не боялась ее и не ласкалась к ней; впрочем, она и к Агафье не ласкалась, хотя только ее одну и любила. Агафья с ней не расставалась. Странно было видеть их вдвоем. Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, – и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали. «Желтофиоли?» – спросила однажды Лиза, которая очень любила цветы… Агафья говорила с Лизой важно и смиренно, точно она сама чувствовала, что не ей бы произносить такие высокие и святые слова. Лиза ее слушала – и образ вездесущего, всезнающего бога с какой-то сладкой силой втеснялся в ее душу, наполнял ее чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей чем-то близким, знакомым, чуть не родным; Агафья и молиться ее выучила. Иногда она будила Лизу рано на заре, торопливо ее одевала и уводила тайком к заутрене; Лиза шла за ней на цыпочках, едва дыша; холод и полусвет утра, свежесть и пустота церкви, самая таинственность этих неожиданных отлучек, осторожное возвращение в дом, в постельку, – вся эта смесь запрещенного, странного, святого потрясала девочку, проникала в самую глубь ее существа. Агафья никогда никого не осуждала и Лизу не бранила за шалости. Когда она бывала чем недовольна, она только молчала; и Лиза понимала это молчание; с быстрой прозорливостью ребенка она так же хорошо понимала, когда Агафья была недовольна другими – Марьей ли Дмитриевной, самим ли Калитиным. Года три с небольшим ходила Агафья за Лизой; девица Моро ее сменила; но легкомысленная француженка с своими сухими ухватками да восклицанием: «Tout çа c’eat des bêtises» – не могла вытеснить из сердца Лизы ее любимую няню: посеянные семена пустили слишком глубокие корни. Притом Агафья, хотя и перестала ходить за Лизой, осталась в доме и часто видалась с своей воспитанницей, которая ей верила по-прежнему.
起初，新保姆那庄重、严厉的面容让莉莎感到害怕；可是莉莎很快就对她习惯了，而且开始非常喜欢她。莉莎自己就是个严肃的孩子；她的面容很像卡利京轮廓分明、端端正正的脸型；只是她的眼睛不像父亲的眼睛；她的目光中流露出孩子们少有的文静、关怀和善良的神情。她不喜欢玩洋娃娃，笑起来声音不高，时间也不长，行动举止总是规规矩矩。她不常沉思默想，但沉思几乎总是有原因的；她沉默一会儿以后，通常总是会向随便哪个年长的人提出某一问题，这问题又总是能说明，她的头脑里正在思考着某个新获得的印象。她很快就不再发音不清，三岁多，说话时发音已经完全清楚了。她怕父亲；她对母亲的感情却很难说清，——她不怕她，跟她也不亲热；不过，她跟阿加菲娅也不亲热，虽说她只喜欢阿加菲娅一个人。阿加菲娅从不离开她。看到她们两人在一起的情景，是会觉得很奇怪的。有时，阿加菲娅全身穿着黑衣服，头上包着黑头巾，瘦削的脸像蜡一样苍白，不过仍然美丽，而且富于表情，笔直地坐着，在编结长袜：在她脚边，莉莎坐在一把小扶手椅上，也在做着什么活儿，要么是庄重地抬起明亮的小眼睛，听阿加菲娅给她讲故事；阿加菲娅给她讲的不是童话：她用有节奏的平静声音讲述圣母传，幽居独处的修道士、上帝的侍者、虔诚的苦难女圣徒们的生平事迹；她对莉莎说，一些圣徒是怎样在荒无人烟的地方小修道院里生活，怎样竭力拯救自己的灵魂，怎样忍受着饥饿和贫困，——不怕他们的皇帝，信奉耶稣基督；天上的飞鸟怎样给他们送来食物，野兽又是怎样服从他们；在他们鲜血滴落的地方，怎样长出了鲜花。“是桂竹香吗？”非常喜欢花的莉莎有一次问……阿加菲娅给莉莎讲这些故事时，神情庄严，恭顺，仿佛她自己感觉到，不应该由她来说出这些崇高和神圣的话。莉莎听着她说，——于是无处不在、无所不知的上帝的形象，以一种令人感到愉快的力量灌注到她的心灵里，使她心中充满纯洁、崇敬的畏惧，耶稣基督则成了她亲近、熟悉、几乎是像亲人一样的人；阿加菲娅也教会了她祈祷。有时，天一亮她就叫醒莉莎，匆匆给她穿好衣服，偷偷地带着她去作早祷；莉莎几乎屏着呼吸、踮着脚尖跟在她的后面；清晨的寒冷和朦胧的曙光，教堂里的清新空气和空旷无人，这突然离家外出的神秘性本身，回家和重新上床时的那种小心谨慎，——这一切被禁止的、奇怪的、神圣的事物合在一起，使小姑娘产生了极其深刻的印象，渗透到她的心灵深处。阿加菲娅从不责备任何人，也没为莉莎淘气责骂过她。当阿加菲娅对什么不满意的时候，她只是默默不语；莉莎也了解她的这种沉默；当阿加菲娅对别人——不管是对玛丽娅·德米特里耶芙娜，还是对卡利京本人——不满意的时候，莉莎以小孩子那种敏锐的洞察力，也同样能完全理解。阿加菲娅照看莉莎照看了三年多一点儿；莫萝小姐取代了她；然而这个轻浮的法国女人，还有她那冷漠的态度和高声感叹：“Toutcac’estdesbeMtises”（法语，见前面的注释），不能把心爱的保姆从莉莎心里排挤出去：播下的种子扎的根太深了。再说，阿加菲娅虽然已不再照看莉莎，可她仍然留在家里，时常与自己教导过的这个女孩子见面，这个女孩子也仍然像以前那样信任她。
Агафья, однако, не ужилась с Марфой Тимофеевной, когда та переехала в Калитинский дом. Строгая важность бывшей «паневницы» не нравилась нетерпеливой и самовольной старушке. Агафья отпросилась на богомолье и не вернулась. Ходили темные слухи, будто она удалилась в раскольничий скит. Но след, оставленный ею в душе Лизы, не изгладился. Она по-прежнему шла к обедне, как на праздник, молилась с наслажденьем, с каким-то сдержанным и стыдливым порывом, чему Марья Дмитриевна втайне немало дивилась, да и сама Марфа Тимофеевна, хотя ни в чем не стесняла Лизу, однако старалась умерить ее рвение и не позволяла ей класть лишние земные поклоны: не дворянская, мол, это замашка. Училась Лиза хорошо, то есть усидчиво; особенно блестящими способностями, большим умом ее бог не наградил; без труда ей ничего не давалось. Она хорошо играла на фортепьяно; но один Лемм знал, чего ей это стоило. Читала она немного; у ней не было «своих слов», но были свои мысли, и шла она своей дорогой. Недаром походила она на отца: он тоже не спрашивал у других, что ему делать. Так росла она – покойно, неторопливо, так достигла девятнадцатилетнего возраста. Она была очень мила, сама того не зная. В каждом ее движенье высказывалась невольная, несколько неловкая грация; голос ее звучал серебром нетронутой юности, малейшее ощущение удовольствия вызывало привлекательную улыбку на ее губы, придавало глубокий блеск и какую-то тайную ласковость ее засветившимся глазам. Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она любила одного бога восторженно, робко, нежно. Лаврецкий первый нарушил ее тихую внутреннюю жизнь.
然而，玛尔法·季莫菲耶芙娜搬到卡利京家来以后，阿加菲娅跟她却合不来。没有耐心而又任性的老太婆不喜欢这个以前“穿方格毛料裙子的农妇”那种严肃而一本正经的样子。阿加菲娅获准出去朝圣，从此就没回来。有一些不可全信的传闻，说是她好像进了一座分裂派（凡是脱离了正统东正教教会的宗教派别，都叫分裂派）的修道院。但是她在莉莎心中留下的痕迹却始终未曾磨灭。莉莎仍然像去过节那样极作用。《淮南子》对无为思想进一步发挥，认为遵循自然趋，去作日祷，满怀喜悦，怀着一种抑制着和羞怯的激情祈祷，这使得玛丽娅·德米特里耶芙娜心中暗暗地惊讶不已，就连玛尔法·季莫菲耶芙娜，尽管她从来不限制莉莎去做什么，可是也尽力设法抑制她的热情，不让她过多地磕头跪拜：说这不是贵族小姐的作风。莉莎学习很好，也就是说，她坐得住，肯用功；上帝没有赋予她特别出色的才能和了不起的智慧；不经过刻苦努力，她什么也学不会。她的钢琴弹得很好；可是只有列姆一个人知道，她为此付出了多大的代价。她看的书并不多；她没有“自己说出来的话”，可是有自己的思想，而且走的是自己的路。难怪她像父亲了：他也是从来不问别人，他该做什么。她就是这样长大的——舒舒服服、从容不迫地长到了十九岁。她长得很可爱，自己却不知道这一点。她的一举一动都表现出一种并非故意做作、而且有点儿羞怯的优美姿态；她的声音是纯洁的青春时期银铃般的声音，最微小的喜悦心情也会使她的樱唇上绽出富有魅力的微笑，赋予她那双发亮的眼睛一种发自内心的闪光和含而不露的柔情。她心中满怀着一种义务感，怕让任何人受到委屈，她有一颗善良、温柔的心，喜欢所有的人，却并不特别喜欢谁；她热情洋溢、羞怯而又满怀柔情爱着的，唯有一个上帝。拉夫烈茨基是破坏了她平静的内心生活的第一个人。
Такова была Лиза.
莉莎就是一个这样的人。

点击查看更多此系列文章>>