Иван Сергеевич Тургенев
伊万.谢尔盖耶维奇.屠格涅夫

Дворянское гнездо
贵族之家

第十九章

Небольшой домик, куда приехал Лаврецкий и где два года тому назад скончалась Глафира Петровна, был выстроен в прошлом столетии, из прочного соснового леса; он на вид казался ветхим, но мог простоять еще лет пятьдесят или более. Лаврецкий обошел все комнаты и, к великому беспокойству старых, вялых мух с белой пылью на спине, неподвижно сидевших под притолоками, велел всюду открыть окна: с самой смерти Глафиры Петровны никто не отпирал их. Все в доме осталось как было: тонконогие белые диванчики в гостиной, обитые глянцевитым серым штофом, протертые и продавленные, живо напоминали екатерининские времена; в гостиной же стояло любимое кресло хозяйки, с высокой и прямой спинкой, к которой она и в старости не прислонялась. На главной стене висел старинный портрет Федорова прадеда, Андрея Лаврецкого; темное, желчное лицо едва отделялось от почерневшего и покоробленного фона; небольшие злые глаза угрюмо глядели из-под нависших, словно опухших век; черные волосы без пудры щеткой вздымались над тяжелым, изрытым лбом. На угле портрета висел венок из запыленных иммортелей.
拉夫烈茨基来到的这座不大的住宅，也就是两年前格拉菲拉·彼特罗芙娜去世的地方；这座住宅是上个世纪用很结实的松木建造的；从表面上看，它好像已经破旧，可是还能继续保持五十年，或者更久。拉夫烈茨基到所有房间里走了走，看了看，吩咐把各处的窗户全都打开，这一来可大大惊动了那些一动不动停在门楣下、背上积有白色灰尘、已经衰老、动作很不灵活的苍蝇：自从格拉菲拉·彼特罗芙娜死后，谁也没开过这些窗户。屋里的一切都原样未动：客厅里摆着几张已经磨破和压坏了的细腿白色小沙发，上面蒙着发光的灰色花缎，让人清清楚楚想起叶卡捷琳娜时代；客厅里还摆着一把女主人喜爱的安乐椅，椅背高而且直，就是在她老年的时候，她也没在这把安乐椅上坐过。正面墙壁上挂着一幅费奥多尔的曾祖父安德烈·拉夫烈茨基的古老画像；从已经发黑、有些地方已经皴裂的底色上，勉强才能看出他那张阴郁而且极容易动怒的脸；一双凶恶的小眼睛从朝下耷拉着、好似浮肿的眼皮底下闷闷不乐地朝前张望着；看上去显得沉重、布满皱纹的前额上面，像刷子样耸立着一头没有扑过粉的黑发。画像的一角，挂着一个落满灰尘的、用蜡菊编成的花圈。
«Сами Глафира Петровна изволили плести», – доложил Антон. В спальне возвышалась узкая кровать под пологом из стародавней, весьма добротной полосатой материи; горка полинялых подушек и стеганое жидкое одеяльце лежали на кровати, а у изголовья висел образ Введение во храм Пресвятой Богородицы, тот самый образ, к которому старая девица, умирая одна и всеми забытая, в последний раз приложилась уже хладеющими губами. Туалетный столик из штучного дерева, с медными бляхами и кривым зеркальцем, с почернелой позолотой, стоял у окна. Рядом с спальней находилась образная, маленькая комнатка, с голыми стенами и тяжелым киотом в угле; на полу лежал истертый, закапанный воском коверчик; Глафира Петровна клала на нем земные поклоны. Антон отправился с лакеем Лаврецкого отпирать конюшню и сарай; на место его явилась старушка, чуть ли не ровесница ему, повязанная платком по самые брови; голова ее тряслась, и глаза глядели тупо, но выражали усердие, давнишнюю привычку служить безответно, и в то же время – какое-то почтительное сожаление. Она подошла к ручке Лаврецкого и остановилась у двери в ожидании приказаний. Он решительно не помнил, как ее звали, не помнил даже, видел ли ее когда-нибудь; оказалось, что ее звали Апраксеей; лет сорок тому назад та же Глафира Петровна сослала ее с барского двора и велела ей быть птичницей; впрочем, она говорила мало, словно из ума выжила, а глядела подобострастно. Кроме этих двух стариков да трех пузатых ребятишек в длинных рубашонках, Антоновых правнуков, жил еще на барском дворе однорукий бестягольный мужичонка; он бормотал, как тетерев, и не был способен ни на что; не многим полезнее его была дряхлая собака, приветствовавшая лаем возвращение Лаврецкого: она уже лет десять сидела на тяжелой цепи, купленной по распоряжению Глафиры Петровны, и едва-едва была в состоянии двигаться и влачить свою ношу. Осмотрев дом, Лаврецкий вышел в сад и остался им доволен. Он весь зарос бурьяном, лопухами, крыжовником и малиной; но в нем было много тени, много старых лип, которые поражали своею громадностью и странным расположением сучьев; они были слишком тесно посажены и когда-то – лет сто тому назад – стрижены. Сад оканчивался небольшим светлым прудом с каймой из высокого красноватого тростника.
“是格拉菲拉·彼特罗芙娜亲自编的”，安东禀告说。卧室里放着一张很窄的床，床上挂着用从前那些年代非常结实的花条布做的帐子；床上，一些已经褪色的枕头堆得老高，还放着一床绗过的薄被，床头挂着一幅引导圣母进入神殿的圣像，那个老处女孤零零独自一人，被大家遗忘，临终前就是把自己已经变冷的嘴唇最后一次紧紧贴在这幅圣像上。窗前摆着镶有铜片的嵌木梳妆台，上面的小镜子已经歪了，镜框上的镀金也已经发黑。卧室隔壁是一间供圣像的小房间，四壁空无一物，一边墙角落里有一个笨重的神龛；地板上铺着一块已经磨损、滴上一滴滴蜡烛油的小地毯；格拉菲拉·彼特罗芙娜就是在这块小地毯上跪拜祈祷的。安东领着拉夫烈茨基的仆人一道去开马厩和车棚了；一个几乎和他同样年纪的老太婆出来代替他侍候主人，老太婆把头巾包得齐着眉毛，头不停地摇晃着，眼睛也呆板无神，却显示出忠诚、惟命是从、侍候主人的老习惯，而同时——又流露出某种尊敬的同情。她走到拉夫烈茨基跟前，吻了吻他的手，站在门边，听候吩咐。他根本想不起她叫什么名字，甚至记不得，是不是曾经在什么时候看到过她；原来她叫阿普拉克谢娅；大约四十年以前，格拉菲拉·彼特罗芙娜把她从主人家里赶了出来，派她去饲养家禽；不过她很少说话，好像已经老糊涂了，可是看上去是一副奴婢相。除了这两个老人，外加三个穿着长衬衫、肚子老大的孩子——安东的曾孙，主人家里还住着一个免除赋役的独臂农民；他说话含糊不清，就像黑琴鸡叫唤似的，什么事情也不能做；比他稍有用一些的是一条汪汪吠叫着欢迎拉夫烈茨基归来的老狗：遵照格拉菲拉·彼特罗芙娜吩咐，买来一条又粗又重的铁链，把它锁了起来，它已经给锁了十来年，勉勉强强才能挪动一下，勉勉强强才能拖动那条沉重的锁链。拉夫烈茨基仔细看过了屋里的情况，然后走进花园，对花园他感到满意。花园里长满高高的野草、牛蒡、醋栗和悬钩子；不过园内有很多树荫，很多老椴树，椴树树干粗大，枝桠奇形怪状，让人感到惊讶；这些树种得太密，而且很久没有修剪过了，最后一次修剪不知是什么时候的事——大概是一百年以前吧。花园尽头有一个清澈的小池塘，四周长满稍有点儿发红的、高高的芦苇。
Следы человеческой жизни глохнут очень скоро: усадьба Глафиры Петровны не успела одичать, но уже казалась погруженной в ту тихую дрему, которой дремлет все на земле, где только нет людской, беспокойной заразы. Федор Иваныч прошелся также по деревне; бабы глядели на него с порогу своих изб, подпирая щеку рукою; мужики издали кланялись, дети бежали прочь, собаки равнодушно лаяли. Ему, наконец, захотелось есть; но он ожидал свою прислугу и повара только к вечеру; обоз с провизией из Лавриков еще не прибывал, – пришлось обратиться к Антону. Антон сейчас распорядился: поймал, зарезал и ощипал старую курицу; Апраксея долго терла и мыла ее, стирая ее, как белье, прежде чем положила ее в кастрюлю; когда она, наконец, сварилась, Антон накрыл и убрал стол, поставил перед прибором почерневшую солонку аплике о трех ножках и граненый графинчик с круглой стеклянной пробкой и узким горлышком; потом доложил Лаврецкому певучим голосом, что кушанье готово, – и сам стал за его стулом, обвернув правый кулак салфеткой и распространяя какой-то крепкий, древний запах, подобный запаху кипарисового дерева. Лаврецкий отведал супу и достал курицу; кожа ее была вся покрыта крупными пупырушками; толстая жила шла по каждой ноге, мясо отзывалось древесиной и щелоком. Пообедав, Лаврецкий сказал, что он выпил бы чаю, если… «Сею минуту-с подам-с», – перебил его старик – и сдержал свое обещание. Сыскалась щепотка чаю, завернутая в клочок красной бумажки; сыскался небольшой, но прерьяный и шумливый самоварчик, сыскался и сахар в очень маленьких, словно обтаявших кусках. Лаврецкий напился чаю из большой чашки; он еще с детства помнил эту чашку: игорные карты были изображены на ней, из нее пили только гости, – и он пил из нее, словно гость. К вечеру прибыла прислуга; Лаврецкому не захотелось лечь в теткиной кровати; он велел постлать себе постель в столовой. Погасив свечку, он долго глядел вокруг себя и думал невеселую думу; он испытывал чувство, знакомое каждому человеку, которому приходится в первый раз ночевать в давно необитаемом месте; ему казалось, что обступившая его со всех сторон темнота не могла привыкнуть к новому жильцу, что самые стены дома недоумевают. Наконец он вздохнул, натянул на себя одеяло и заснул. Антон дольше всех остался на ногах; он долго шептался с Апраксеей, охал вполголоса, раза два перекрестился; они оба не ожидали, чтобы барин поселился у них в Васильевском, когда у него под боком было такое славное именье с отлично устроенной усадьбой; они и не подозревали, что самая эта усадьба была противна Лаврецкому; она возбуждала в нем тягостные воспоминания. Нашептавшись вдоволь, Антон взял палку, поколотил по висячей, давно безмолвной доске у амбара и тут же прикорнул на дворе, ничем не прикрыв свою белую голову. Майская ночь была тиха и ласкова, – и сладко спалось старику.
人类生活的迹象消失得太快了：格拉菲拉·彼特罗芙娜的庄园虽然尚未完全荒芜，可是仿佛已进入静静的梦乡，只要是未被人类惊动、烦扰的地方，地面上的一切都是像这里一样，寂静无声，昏昏欲睡。费奥多尔·伊万内奇也在村里走了走；农妇们一只手托着腮帮，从自己农舍门口望着他；农人们从老远就向他躬身行礼，孩子们都跑到一边去，狗在吠叫，可是叫得并不起劲。最后，他想吃饭了；可是他等着的仆人和厨师预计要到傍晚才会到来；从拉夫里基运来的行李和食品还没到，——只好去找安东了。安东立刻忙着张罗起来：他抓了一只老母鸡，杀掉，拔了毛；阿普克拉谢娅把鸡放进锅里以前，先像洗衣服那样，把它又是擦，又是洗，折腾了好久；鸡终于煮好了，安东摆好饭桌，铺上桌布，收拾停当，在餐具前放了一个已经发黑的三脚镀金盐瓶，一个塞着圆玻璃塞、带棱的细颈玻璃酒瓶；然后用唱歌似的声音向拉夫烈茨基禀报说：饭菜已经准备好了，——于是右手握拳，用餐巾把它裹起来，站到主人椅子后面，从他身上散发出一种像柏树那样浓烈、古老的气味。拉夫烈茨基尝了尝汤的味道，然后吃鸡；鸡皮上蒙着一层相当大的小疙瘩，每条鸡腿上都有一条粗筋，鸡肉有一股木头味和碱水味。吃过了饭，拉夫烈茨基说，他倒想喝杯茶，如果……“我这就送来”，老人打断了他，——而且兑现了自己的诺言。找出一小撮包在一小块红纸里的茶叶；找出一个虽然不大、但是火力很旺、响声很大的茶炊，还找出了很小几块表面好像已经融化过的砂糖。拉夫烈茨基用一个大茶碗喝了茶！还在童年他就记得这个茶碗：上面画着些纸牌，从前用它来喝茶的只有客人们，——现在他也像客人一样用它来喝茶了。傍晚，仆人们到了；拉夫烈茨基不想睡在姑母的床上；他吩咐给他在餐厅里铺一张床。他熄掉蜡烛，久久环视自己周围，沉浸在不愉快的思绪之中；他体验到每一个第一次在很久无人居住的地方过夜的人都会有的感觉；他好像觉得，从四面八方包围了他的黑暗对新来的人还不习惯，屋里的墙壁也感到困惑不解。最后他叹了口气，拉过被子盖在身上，睡着了。安东睡得最迟；好长时间他一直在和阿普拉克谢娅低声耳语，轻轻地叹息，还画了两次十字；他们俩都没料到，老爷竟会住到他们瓦西利耶夫村来，既然他在附近就有一片那么好的领地和管理得很好的庄园；他们也没猜想到，那个庄园让拉夫烈茨基十分反感；它会在他心中唤起非常不愉快的回忆。小声交谈够了以后，安东拿了一根棍子，敲了敲挂在粮仓前、好久没有敲响过的打更板，立刻就蜷曲着身子倒在院子里睡着了，白发苍苍的头上什么也没有盖。五月的夜静悄悄的，暖和，舒适，——老人睡得十分香甜。

点击查看更多此系列文章>>