Иван Сергеевич Тургенев
伊万.谢尔盖耶维奇.屠格涅夫

Дворянское гнездо
贵族之家

第二十八章

На следующее утро, за чаем, Лемм попросил Лаврецкого дать ему лошадей для того, чтобы возвратиться в город. «Мне пора приняться за дело, то есть за уроки, – заметил старик, – а то я здесь только даром время теряю». Лаврецкий не сразу отвечал ему: он казался рассеянным. «Хорошо, – сказал он наконец, – я с вами сам поеду». Без помощи слуги, кряхтя и сердясь, уложил Лемм небольшой свой чемодан, изорвал и сжег несколько листов нотной бумаги. Подали лошадей. Выходя из кабинета, Лаврецкий положил в карман вчерашний нумер газеты. Во все время дороги и Лемм и Лаврецкий мало говорили друг с другом: каждого из них занимали собственные мысли, и каждый был рад, что другой его не беспокоит. И расстались они довольно сухо, что, впрочем, часто случается между приятелями на Руси. Лаврецкий подвез старика к его домику: тот вылез, достал свой чемодан и, не протягивая своему приятелю руки (он держал чемодан обеими руками перед грудью), не глядя даже на него, сказал ему по-русски: «Прощайте-с!» – «Прощайте», – повторил Лаврецкий и велел кучеру ехать к себе на квартиру. Он нанимал на всякий случай квартиру в городе О… Написавши несколько писем и наскоро пообедав, Лаврецкий отправился к Калитиным. Он застал у них в гостиной одного Паншина, который объявил ему, что Марья Дмитриевна сейчас выйдет, и тотчас с самой радушной любезностью вступил с ним в разговор. До того дня Паншин обращался с Лаврецким не то чтоб свысока, а снисходительно; но Лиза, рассказывая Паншину свою вчерашнюю поездку, отозвалась о Лаврецком как о прекрасном и умном человеке; этого было довольно: следовало завоевать «прекрасного» человека. Паншин начал с комплиментов Лаврецкому, с описания восторга, с которым, по его словам, все семейство Марьи Дмитриевны отзывалось о Васильевском, и потом, по обыкновению своему, ловко перейдя к самому себе, начал говорить о своих занятиях, о воззрениях своих на жизнь, на свет и на службу; сказал слова два о будущности России, о том, как следует губернаторов в руках держать; тут же весело подтрунил над самим собою и прибавил, что, между прочим, ему в Петербурге поручили «de populariser l’idée du cadastre».
第二天早晨喝茶的时候，列姆请拉夫烈茨基给他准备好马车，好让他回城里去。“我该去做事，也就是去教课了，”老人说，“不然我在这儿只不过是白白浪费时间。”拉夫烈茨基没有立刻就回答他：他好像心不在焉。“好吧，”最后他说，“我自己跟您一道去。”列姆不用仆人帮忙，累得呼哧呼哧地，生着气收拾好自己那个不大的皮箱，撕碎和烧毁了几页乐谱纸。马备好了。拉夫烈茨基从书房里出来的时候，把昨天看的那一期报纸装进了衣袋。一路上无论是列姆，还是拉夫烈茨基，彼此都很少说话：他们各人都在想自己的心事，各人都为另一个人不来打搅自己感到高兴。他们分手时相当冷淡，不过，在俄罗斯，朋友之间经常是这样的。拉夫烈茨基用马车把老人送到他的小房子前：老人下了车，拿了他的皮箱，没有和自己的朋友握手（他用两只手把皮箱抱在胸前），甚至连看也没看他，用俄语对他说了声：“再见！”拉夫烈茨基也说了声“再见”，于是吩咐车夫驱车驶往自己的住所。他在O市租了一套住房，以备不时之需。拉夫烈茨基写了几封信，匆匆吃罢午饭，就到卡利京家去了。他在他们家客厅里只遇到了潘申一个人，潘申对他说，玛丽娅·德米特里耶芙娜这就出来，而且立刻以最热情客气的态度与他攀谈起来。直到那天以前，潘申对待拉夫烈茨基的态度倒不是高傲，而是总带点儿俯就的意味；但莉莎对潘申述说昨天的旅行时，对拉夫烈茨基所作的评价却是，他人很好，而且聪明；这已经足够了：应该争取这个“很好的”人的好感。一开始潘申先对拉夫烈茨基恭维了一番，把据他所说玛丽娅·德米特里耶芙娜全家谈到瓦西利耶夫村时的喜悦心情描绘了一番，然后，按照自己的习惯，巧妙地把话题转到自己身上，开始谈自己的工作，自己的生活观点，对世界和职务的看法；说了两三句关于俄罗斯前途的话，还谈到了应该怎样控制省长们；说到这里，立刻对自己稍微取笑了几句，还补充说，顺带说一声，在彼得堡，还责成他“depopulariserlTidéeducadastre”（法语，意思是：“推广土地调查登记造册的想法”）。
Он говорил довольно долго, с небрежной самоуверенностью разрешая все затруднения и, как фокусник шарами, играя самыми важными административными и политическими вопросами. Выражения: «Вот что бы я сделал, если б я был правительством»; «Вы, как умный человек, тотчас со мной согласитесь», – не сходили у него с языка. Лаврецкий холодно слушал разглагольствования Паншина: не нравился ему этот красивый, умный и непринужденно изящный человек, с своей светлой улыбкой, вежливым голосом и пытливыми глазами. Паншин скоро догадался, с свойственным ему быстрым пониманием ощущений другого, что не доставляет особенного удовольствия своему собеседнику, и под благовидным предлогом скрылся, решив про себя, что Лаврецкий, может быть, и прекрасный человек, но несимпатичный, «aigri»[ Озлобленный (фр.).] и «en somme»[ В конце концов (фр.).] несколько смешной. Марья Дмитриевна появилась в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама, с почти ребяческим, усталым и красивым личиком, в шумящем черном платье, с пестрым веером и толстыми золотыми браслетами; приехал и муж ее, краснощекий, пухлый человек, с большими ногами и руками, с белыми ресницами и неподвижной улыбкой на толстых губах; в гостях жена никогда с ним не говорила, а дома, в минуты нежности, называла его своим поросеночком; Паншин вернулся: очень стало людно и шумно в комнатах. Лаврецкому такое множество народа было не по нутру; особенно сердила его Беленицына, которая то и дело глядела на него в лорнет. Он бы тотчас ушел, если б не Лиза: ему хотелось сказать ей два слова наедине, но он долго не мог улучить удобное мгновенье и довольствовался тем, что с тайной радостью следил за нею взором; никогда ее лицо не казалось ему благородней и милей. Она много выигрывала от близости Беленицыной. Та беспрестанно двигалась на стуле, поводила своими узкими плечиками, смеялась изнеженным смехом и то щурилась, то вдруг широко раскрывала глаза. Лиза сидела смирно, глядела прямо и вовсе не смеялась. Хозяйка села играть в карты с Марфой Тимофеевной, Беленицыным и Гедеоновским, который играл очень медленно, беспрестанно ошибался, моргал глазами и утирал лицо платком. Паншин принял меланхолический вид, выражался кратко, многозначительно и печально, – ни дать ни взять невысказавшийся художник, – но, несмотря на просьбы Беленицыной, которая очень с ним кокетничала, не соглашался спеть свой романс: Лаврецкий его стеснял. Федор Иваныч тоже говорил мало; особенное выражение его лица поразило Лизу, как только он вошел в комнату: она тотчас почувствовала, что он имеет сообщить ей что-то, но, сама не зная почему, боялась расспросить его. Наконец, переходя в залу наливать чай, она невольно поворотила голову в его сторону. Он тотчас пошел вслед за ней.
他谈了相当久，以漫不经心、自以为是的口吻谈论怎样解决各种困难，就像魔术师变弹子那样，把一些最重要的行政问题和政治问题当作儿戏。“瞧，如果我是政府当局，我就会这么做”；“您，作为一个聪明人，一定会立刻同意我的意见”，——这样的词句经常挂在他的嘴边。拉夫烈茨基冷淡地听着潘申夸夸其谈：他不喜欢这个漂亮、聪明、毫不拘束、风度优雅的人，不喜欢他那神情开朗的微笑、彬彬有礼的声音和好像要摸透别人心里想法的眼睛。潘申凭着他所特有的那种能迅速了解别人感觉的本能，很快就猜度到，他没能让与自己交谈的这个人感到特别满意，于是以一个冠冕堂皇的理由为借口，走开了，暗自断定，拉夫烈茨基也许是一个很好的人，不过不讨人喜欢，“aigri”（法语，意思是：“对周围一切都不满意”），而且“ensomme”（法语，意思是归根结底），有点儿好笑。玛丽娅·德米特里耶芙娜由格杰昂诺夫斯基陪着出来了；随后玛尔法·季莫菲耶芙娜和莉莎也来了，家里的其他人也跟着她们走了进来；随后，音乐爱好者别列尼岑娜驱车来到；这是一位瘦小的夫人，有一张几乎像孩子般美丽的小脸，然而脸上的神情是疲惫的，穿一件窸窸窣窣的黑色连衫裙，手拿一把花花绿绿的扇子，戴着一副很粗的金手镯；她丈夫也跟她一道来了，这是一个红光满面的胖子，手脚粗大，眼睫毛是白的，厚厚的嘴唇上挂着神情呆板的微笑；做客的时候妻子从不和他说话，在家里撒娇的时候，却管他叫我的小猪崽；潘申回来了：屋里顿时坐满了人，变得十分热闹。拉夫烈茨基不喜欢这么多人；特别惹他生气的是别列尼岑娜，她不时拿着长柄眼镜望着他。要不是为了莉莎，他立刻就走了：他想和她单独说两句话，可是好久他都没能找到合适的机会，只能满足于心中怀着暗暗的喜悦注视着她；她的面容还从来没让他觉得像现在这么美，这么可爱。因为她坐在别列尼岑娜身旁，于是就显得更美了。别列尼岑娜坐在椅子上不停地扭动着，耸耸她那窄小的双肩，不时娇声娇气地笑笑，而且一会儿眯缝起眼来，一会儿又突然把眼睁得老大。莉莎安详地坐着，眼睛望着前面，根本不笑。女主人坐下来和玛尔法·季莫菲耶芙娜、别列尼岑娜、格杰昂诺夫斯基一起玩牌，格杰昂诺夫斯基出牌很慢，不断出错牌，眨巴着眼睛，用手帕擦擦脸。潘申装出一副忧郁的样子，说话简短，意味深长而又有点儿悲伤，——完全像一个不得志的艺术家，——然而尽管毫不掩饰地在对他卖弄风情的别列尼岑娜提出请求，他却不肯答应唱他那首抒情歌曲：拉夫烈茨基在场，使他感到拘束。费奥多尔·伊万内奇也很少说话；他一进屋来，脸上的特殊表情就让莉莎感到惊讶：她立刻感觉到，他有什么事要告诉她，可是，她自己也不知为什么，不敢问他。最后，她去大厅里倒茶的时候，不由自主地回头朝他那边望了一眼。他立刻跟着她过去了。
– Что с вами? – промолвила она, ставя чайник на самовар.
“您怎么了？”她把茶壶坐到茶炊上，低声问。
– А разве вы что заметили? – проговорил он.
“难道您发觉什么了吗？”他说。
– Вы сегодня не такой, каким я вас видела до сих пор.
“今天您的神情不像我在这以前看到的那个样子。”
Лаврецкий наклонился над столом.
拉夫烈茨基对着桌子低下了头。
– Я хотел, – начал он, – передать вам одно известие, но теперь невозможно. Впрочем, прочтите вот, что отмечено карандашом в этом фельетоне, – прибавил он, подавая ей нумер взятого с собою журнала. – Прошу хранить это в тайне, я зайду завтра утром.
“我想，”他开始说，“转告您一个消息，可是现在不行。不过，请您看看这里，看看这篇小品文上用铅笔画出来的这一段，”他把随身带来的那期报纸递给她，又加上一句，“请您对此保守秘密，我明天早晨来。”
Лиза изумилась… Паншин показался на пороге двери: она положила журнал к себе в карман.
莉莎吃了一惊……潘申在门口出现了：她把报纸装进了自己的衣袋里。
– Читали вы Обермана, Лизавета Михайловна? – задумчиво спросил ее Паншин.
“您看过（奥伯曼）（《奥伯曼》是法国作家埃·塞南古（一七七○—一八四六）的一部带有感伤情调的小说）吗，莉扎薇塔·米哈伊洛芙娜？”潘申若有所思地问。
Лиза отвечала ему вскользь и пошла из залы наверх. Лаврецкий вернулся в гостиную и приблизился к игорному столу. Марфа Тимофеевна, распустив ленты чепца и покраснев, начала ему жаловаться на своего партнера Гедеоновского, который, по ее словам, ступить не умел.
莉莎含含糊糊回答了他一句什么，就从大厅里上楼去了。拉夫烈茨基回到客厅，凑近牌桌。玛尔法·季莫菲耶芙娜松开包发帽上的带子，涨红了脸，开始向他抱怨自己的对手格杰昂诺夫斯基，用她的说法，就是他不会打牌。
– Видно, в карты играть, – говорила она, – не то, что выдумки сочинять.
“看来，”她说，“打牌可不像造谣那么容易。”
Тот продолжал моргать глазами и утираться. Лиза пришла в гостиную и села в угол; Лаврецкий посмотрел на нее, она на него посмотрела – и обоим стало почти жутко. Он прочел недоумение и какой-то тайный упрек на ее лице. Поговорить с нею, как бы ему хотелось, он не мог; оставаться в одной комнате с нею, гостем в числе других гостей, – было тяжело: он решился уйти. Прощаясь с нею, он успел повторить, что придет завтра, и прибавил, что надеется на ее дружбу.
那一位仍然眨巴着眼，不时擦一擦脸。莉莎回到客厅，坐到一个角落里；拉夫烈茨基望了望她，她也望了望他——两人都几乎是感到可怕。他看出她脸上有困惑不解和某种暗暗责备的神情。他多想和她谈谈，可是他没能与她交谈；作为其他客人中的一个客人和她一同待在同一个房间里，——让他感到难过：他决定走了。向她告辞的时候，他又说了一遍，他明天来，还加上了一句，说他信赖她的友谊。
– Приходите, – отвечала она с тем же недоумением на лице.
“请来，”她回答，脸上仍然流露出同样困惑不解的神情。
Паншин оживился по уходе Лаврецкого; он начал давать советы Гедеоновскому, насмешливо любезничал с Беленицыной и, наконец, спел свой романс. Но с Лизой он говорил и глядел на нее по-прежнему: значительно и немного печально.
拉夫烈茨基一走，潘申立刻活跃起来；他开始给格杰昂诺夫斯基出主意，含讥带讽地对别列尼岑娜说恭维话，最后还唱了自己那首抒情歌曲。可是他与莉莎说话和看她的时候，仍然是那个样子：意味深长，神情有点儿悲伤。
А Лаврецкий опять не спал всю ночь. Ему не было грустно, он не волновался, он затих весь; но он не мог спать. Он даже не вспоминал прошедшего времени; он просто глядел в свою жизнь: сердце его билось тяжело и ровно, часы летели, он и не думал о сне. По временам только всплывала у него в голове мысль: «Да это неправда, это все вздор», – и он останавливался, поникал головою и снова принимался глядеть в свою жизнь.
拉夫烈茨基又是一夜未睡。他并不觉得难过，也不感到激动，他的情绪已经完全平静下来；可是他不能入睡。他甚至没有回想已经过去的那段时间；他只不过是在回顾自己的生活：他的心有力而均匀地跳动着，时间一小时一小时飞也似地逝去，他却没有睡意。只是他的脑子里会偶尔浮现出这样一个想法：“可这不是真的，这全是胡说八道”——于是他不再想了，低下头，又重新开始回顾自己的生活。

点击查看更多此系列文章>>